"Слишком хорошо знаю я этих богоподобных и знаю,
чего хотят они: они жаждут, чтобы веровали в них и чтобы сомнение было грехом.
Хорошо знаю я и то, во что они сами веруют больше всего… Так говорил
Заратустра".
И я знаю.
Живёт в нашем доме один. Вернее два в одном. В нашем доме живёт, и в ином мире
живёт. Точнее готовится в мир иной, а живёт пока в нашем доме. Не всех туда
берут, в мир иной. Только тех, кто готовится. Вот он и готовится. И не он один.
У него ещё братья и сёстры есть. Им их Лука сказал: "Кто станет сберегать
душу свою, тот погубит её; а кто погубит её, тот оживит её". Вот они и
готовятся, души не жалея. И делают это душевно и подушно. Ведь не всем дано с
душой совладать. И есть она, душа, не у всех. У многих не у всех. Сколько их
бездушных немерено в нашем мире?! И ведь живут, чужие души нещадно
эксплуатируя, и о мире ином наряду с душевными мечтают. Фиг им. Нет у них
шанса. Другое дело душой заблудшие. У них есть. Если вовремя одушевятся и
расстараются в этом мире, то в иной всенепременно попадут. А если ещё
одновременно и все вместе, то и в этом мире жизнь не хуже, чем в том станет.
Всех бездушных эксплуататоров, как бесперспективную ошибку природы, изолируют
куда-нибудь, чтобы под ногами не путались и душевным не мешали. Совершенно
заблудших подправят и будут жить одной большой семьёй. В гости друг к другу
ходить будут, чай пить и о спасении (или погибели) души опытом обмениваться… И
управлять ими намного легче будет. И никакой демократии не надо. Теократия
эволюционным путём к власти придёт, а не так, как в соседней Украине к власти
ходят, путём судебных разбирательств или путём преемственности, как у нас.
Опять-таки экономия на содержании огромного государственного аппарата. Можно
будет все дороги отремонтировать. А дураков не будет. Откуда им взяться?! Хотя,
если даже теократия, то всё равно аппарат нужен. Страна-то большая. Один папа,
типа из Ватикана, не справится. Этот, имеющийся папа, тоже не без аппарата,
хоть и Ватикан их с гулькин Рим. И аппараты эти никаких материальных благ не
производят, кроме духовных (и то под сомнением). И не манной небесной сыты
бывают. Если наши братья и сёстры своего папу к власти приведут, то в последний
грех введут Задушевного (коль паства душевная, то пастырь всяк должен быть
Задушевным), потому как без аппарата ему никак. А если с аппаратом, то зачем
нам этот папа? У нас свои, мирские, в этом плане не хуже кормятся и аппарат
напитывается не хуже, даже лучше напитывается. Да и вообще. Пока душа в теле, о
каком таком ином мире мечтать можно?! "Душа нетленна… Тело бренно…" А
умище куда девать? Человеку ещё мозги дадены, чтобы соображать рассудительно.
"Разумные" ж ведь! Сомневаться надо. Так говорю я, Маседуан Петрович.
А ты что скажешь?
"К презирающим тело хочу я сказать мое слово… За
твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель,
неведомый мудрец, - он называется Само. В твоем теле он живет; он и есть твое
тело… Так говорил Заратустра".
"Разум
тела!" Что-то разумное в этом конечно есть. Вон за соседом со второго
подъезда, уважаемым Сандараком Индигибулиевичем Поносослововым, каждый день,
кроме выходных и праздничных, белая немцовская "Волга" с
региональными номерами правительства приезжает и увозит его по важным
государственным делам на большие кворумы. Он там речь без бумажки держит,
импровизирует, и все ему аплодируют. А на одном из таких больших кворумов ему
самому по большому приспичило. Прямо на трибуне. Люди от него импровизации
ждут, а ему в голову ничего не идёт. А из напротив прёт. А он стоит и
воздерживается из последних сил. Губами шевелит, как рыба утонувшая в
прибрежном воздухе, и глаза округляет за пределы орбит. Кворум этой
импровизации не понимает, но на всякий случай начинает аплодировать. Сандарак
Индигибулиевич, не дожидаясь пика аплодисментов, местами перерастающего в
шквал, издаёт нехарактерный для интеллигентного человека звук и как-то скованно
настороженно мелкими прыжками покидает трибуну в направлении кулис…
Обкакался
Сандарак. И в прямом и в переносном. Весь город об этом дня два перешёптывался.
Больше за Сандараком машина не приезжает. Разум тела верх одержал над здравым
разумом, если так можно выразиться…
Или
Инцифалит Закутилыч?! Пятьдесят с лишним лет мужику и всё есть, точнее, было. В
нашем подъезде было. Жена, дочь, сын, зять, невестка, два внука и целая
лестничная клетка на седьмом этаже. Так нет. Разум тела взял верх над здравым
разумом. Развёлся он с этим всем, даже клетку разменял на четыре малогабаритные
отдельные квартиры в разных подъездах жилмассива и с Шлюшкой Викентьевной
сожительствовать стал. А она, шлюшка, все соки из него высосала, все сбережения
выкачала, сама сбежала со всеми этими приобретениями к другому более
состоятельному, а его по миру пустила…
Вот и
смекай каким разумом жить. Разум тела у любой твари есть. Кошка моя, Лапатошка,
я её слепым котёнком взял, в туалет ходит мочиться. Приучил. Но как помочится,
лапкой пол скребёт, как будто засыпает за собой. Этому я её не учил. Разум
тела! А мы люди. Пожрать, сожрать, ужраться… - разум тела. Поздороваться с себе
подобным и искренне улыбнуться, радуясь что кроме тебя ещё разум есть и тебе не
так одиноко среди тварей, - здравый разум… Так говорю я, Маседуан Петрович. А
ты что скажешь?
"Из ядов своих приготовил ты себе бальзам: ты доил
корову скорби - ныне же пьёшь сладкое молоко её вымени… Так говорил
Заратустра".
Звериная
это радость - молоко из вымени. И вымя сосать животная страсть. Вся наша жизнь
- корова скорби - из животных страстей и звериных повадок (типа ежедневный
праздник живота и еженедельная вакханалия секса).
Две пичужки
в пятнадцатилетнем возрасте и джинсах в обтяжечку у четвёртого подъезда скорбью
своей обменивались:
-Что-то у меня сердце без конца ноет.
-Я вообще без конца жить не могу…
А мимо
перезрелая Марья Спиридоновна лет тридцати пяти галопом из этого же подъезда.
Счастливая: "Девочки! Там, говорят, вибраторы новые завезли. Супер!"
Тьфу на них всех! Хотя… У каждого свои радости. Человеческие… И страсти. Вон
сосед, который рядом. С пакетами. Засчастливился сперва: "Наконец-то
железный занавес открыли!" И во всю прыть на тот конец, который за
занавесом с той стороны. И не он один. Многие. Оно конечно. Их суперпылесос с
турбоподдувом куда интеллигентнее нашего "Спутника" или
"Бурана". И утюг с паровым отоплением. И холодильник-морозильник ни в
какое сравнение с "Саратовом". И марки их иностранные комфортабельнее
прочнее и шустрее, чем наши вседорожники, сделанные из пищевой жести и
автомобильной гражданской ответственности в конце месяца. Да мало ли чего! И
всё в их западную пользу. И даже зарплаты. Что касаемо соседа (а особо соседки)
- страстишка у них, и не только у них. У половины народонаселения. На импорт
подсели и тащатся. Пагубная страстишка. Он, сосед, теперь вообще без конца жить
не может. А когда жить? Сплошная работа. С утра до вечера и с вечера до утра
(он ещё на одну работу устроился). Бытовая и автомобильная техника - импортные,
а зарплата своя, отечественная. Вот он её, прожиточную зарплату, на двух
работах и собирает, чтобы выжить и прожить в импорте. На двухразовый сон
перешёл. Один раз в субботу вечером (днём онещё работает по инерции) и один раз в воскресенье (утром, днём, вечером
и ночью). Мы, соседи, забыли уже как он выглядит. А пакеты теперь жена возит.
"Любишь кататься, люби и саночки возить". Вот она и возит. Ускоренные
курсы вождения закончила и возит. Пакеты возит, дитятко в круглосуточный интернат
возит и самцов одноразовых по потребности привозит кроме выходных и праздничных
дней. В выходные дитятко забирает, чтобы на спящего папу посмотрело и
безотцовщиной не росло. А в праздничные на спящего сама смотрит и воет как
белуга. Она, соседка, давно уже его от всех домашних обязанностей освободила и
зарегистрировала как основной источник дохода. Даже налог на добавленную
стоимость с него платит. Налогопослушная. И он супруг её законный и
законопослушный. Но когда? "Радоваться жизни с тобой…" когда? Страстишка.
Пагубная страстишка.Погубит она людей
наших, если не поймём, что и мы могём. Не хуже. И многие понимают. Вот только
этих многих объединить некому и плавно вписать в нашу, в российскую, рыночную радость. "Чем страсть сильнее, тем печальней бывает у нее конец".
Это не я сказал. Это Шекспир. А ты что скажешь?
"Я - перила моста над бурным потоком: держись за
меня тот, кто может держаться! Но костылями не стану я вам… Так говорил
Заратустра".
Участковый
наш, Окстиськин Иван Самойлович, в первом подъезде живёт. Майором работал. На
доске почёта "Лучшие люди области!" место занимал. В достатке и
уважении жил. И не один. Родственники к нему понаехали. Кто из Приднестровья,
кто из Косово, а кто и турок-месхитинец. Этнические переселенцы. Всех принял
Окстиськин. Накормил, обогрел, устроил. Одним словом: путёвку в жизнь дал и вид
на жительство выхлопотал. Казалось бы, что ещё? Мало оказалось. По любому
поводу и без повода к нему с дрожью в коленках и мольбой в глазах: "Ты
наша надежда и опора… помоги!" Он помогал по мере сил, нарушая некоторые
мелкие положения устава участковой службы, а потом износился и в отставку
подал. Рапорт написал и подал. Устал. От родственников устал. А они от него
отвернулись: "На фиг нужен? Что с него взять теперь?" Бледные
преступники! И таких в стране… я не считал, но мне кажется каждый второй, если
не полпервого. Слабые к сильному под крыло норовят и клюют с удовольствием и
гипотетической благодарностью. А как оперятся или крыло покровителя прохудится
от перенапряжения, по старости или по какому другому поводу, так и упорхнули
под более сытное. И порхают, и порхают, и склёвывают что не попадя. По жизни
чужой порхают поганцы пернатые, в смысле преступники бледные. В страхе и в
равнодушной безразнице порхают. Всего боятся и скорбят о "сильной
руке", типа сталинской или андроповской. И по-за углами улюлюкают шёпотом,
и на митингах орут криком смертным, типа гневаются. Но разницы им никакой, за
что орать. За царизм, социализм, капитализм… А хоть пофуизм, абы что клевать
было!
Состарился
Окстиськин. В печали и льготной монетизации состарился. К турку своему пришёл.
Мол, так и так, замаялся в очередях регистрации стоять, ноги не держат, помоги.
К этому времени турок в майоры участковые пробился и сам судьбы вершил в рамках
полномочий и налаженных связей в социальной сфере. По закону не положено вне
очереди, говорит, и культурно выставил Окстиськина из раннее занимаемого
кабинета. И с доски почёта выдворил. Сам теперь висит.
Санитарные
эпидемики о паразитах рассказывают по телевизору и предупреждают, мол, мойте
руки перед едой или ещё какой холеры бойтесь. Мол, паразиты кругом, жующие и
вредящие. И внутри, и снаружи. Со своей, с медицинской точки зрения
предупреждают. А чего нам от этих паразитов сделается? Они своих не трогают,
потому как не от обезьяны мы, а от них, от болезнетворных. Не все конечно.
Многие и от Адама с Евой, но бледные преступники - это точно от них! Так говорю
я, Маседуан Петрович. А ты что скажешь?
"Из всего написанного люблю я только то, что
пишется своей кровью… Кто знает читателя, тот ничего не делает для читателя.
Еще одно столетие читателей - и дух сам будет смердеть… Кто пишет кровью и
притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть… Так говорил
Заратустра".
А хочет ли?
И с какой стати чужое заучивать? Все - и читатели, и писатели - пишут. Кровью
пишут. Жизнь свою пишут. И заучивают написанное. Наизусть заучивают. Но своё,
кровное. А чужое - так, если только почитать, ознакомиться: "Как там у
других?" - и правильные выводы сделать. Бывают, конечно, которые списывают
с написанного кем-то. Боязно им, да и жадно, зачеркнуть самим намаранное и
начать с чистого листа. Сунут нос в кем-то наспех забытый черновик и катают
набело. Переписывают… и приписывают, себе приписывают. Но ни черта у них не
выходит. Вот Козазуев с пятого подъезда, например. У меня на глазах вырос.
Родился, рос, рос и вырос. Родители его - заботливые. Заботились всё, чтобы не
хуже, чем у людей. Чем у людей! - и это главное. Из кожи лезли, детище своё,
Козазуева, за уши тащили к вершинам. Всегда такой гладенький, чистенький,
ухоженный, за ручку здоровается… До института дотащили и протащили с грехом
пополам. Кончил он институт, с этим грехом. А тут перестройка! Все из
институтов в бизнес полезли. И он туда же…
Родителей
по миру пустил. Где-то по рынку шастают, кушать просят и ночуют по чужим
подвалам. К нам не приходят, стесняются, а их обалдуй наоборот, повадился. К
Кольке повадился, к бывшему своему школьному товарищу. У Кольки жена, ребёнок,
своё дело… и совесть. Совестливый он, Колька. Пригрел Козазуева, пристроил… но
вряд ли он, Козазуев, что-то своё напишет. Ему с рождения, наверное, такая доля
серенькая уготована. Раб жизни, а в хозяева лезет. Не всем дано хозяевами…
писателями-читателями. Так говорю я, Маседуан Петрович. А ты что скажешь?
Об этом
Заратустра не говорил, но я скажу. Живёт тут у нас один. То ли деноминированный
Салтыков-Щедрин, то ли девальвированный Михаил Жванецкий. Литературный раб
собственных амбиций. Гастарбайтер клавиатуры профессионального члена союза
писателей, вышедшего в тираж ещё в начале перестройки. С раскрученным на западе
именем типа Эдичка Лимонник и с предприимчивостью типа окололитературный талант
шоу-бизнеса. "Невероятные истории" в свет выпускает и
"бабки" делает. Хорошие "бабки". Новорусские
"бабки". А наш сочиняет эти истории. Плюгавенький такой, низенький, с
козлиной бородкой и тараканьими усиками, а сочиняет. "Слово всегда было по
росту мысли". Союз у него с этим, или контракт. Один писает другой
выписюкивает. И живут безбедно. Вернее, наш безбедно, но не богато, а этот -
дай Бог каждому и ещё останется. Но это у них "всё по честному"
называется. Этот нашему так и сказал: "Писать любой сможет. Сиди, кури и
пиши. А вот продать - талант нужен". На том и сошлись. Наша бездарь пишет
за непрожиточные гроши, а талант этот продаёт за новорусские "бабки".
Раскрутился. Известным стал в определённых творческих кругах новых
потребителей. И в неопределённых стал, без учёта инфляции.
Как-то
зашёл я на минуточку к нашему, по-соседски, а он весь в трудах. Не мешай,
говорит, меня Муза посетила, на почитай, пока освобожусь, и шасть в спальню. А
оттуда Муза из соседнего подъезда выглядывает. Тоже, наверное, на минуточку
(или на две) заскочила. Распаренная. Видать уже начитанная. И я,
интеллигентности ради, за "Невероятные истории" принялся. Даже две
прочитал.
"…появился на свет вблизи румынского местечка Озлд.
Ребёнок оказался мохнатым, продолговатым и разговорчивым. К шести годам он уже
говорил на всех языках народов мира, на птичьем и рыбьем. Сейчас постигает
скотский. Домашний скотский. В коровнике живёт и постигает. Мировой гений
учённых заинтересовался и …" - и пока всё.
"… и стирают память. Но уфологам известны и такие
случаи, когда похищенные инопланетянами земляне возвращались в различные точки
Земли нестёртыми. Нестёртые давали однотипную информацию и как один сходили с
ума уже без вмешательства инопланетян, потеряв смысл жизни и собственное
достоинство"…
И почему
этот нашему сказал, что писать любой сможет? Я бы такое не смог. Да и вообще,
если по-моему, то - на фиг. Урбанизация поселений ремесленников создала массу
профессий паразитирующего капитала. Жизненная потребность "хлеба!"
как-то незаметно вытеснялась животной страстью "зрелищ!" в процессе
эволюции животного мира. Торгующие задвинули на задворки производящих. Как-то
сыро и немило. Сериалы, шоу, чтиво… Я бы вообще в городах только производящих
ремесленников держал, а остальных - в деревню.
"В
поместии, ясна поляна, жил Лев Николаич Толстой. Фуфлом старик не кидался и
вечно типа босой…" И читал, и писал, и его до сих пор знают и читают. А
кто этих эдиков читать будет? Им бы взвизгнуть-взбрыкнуть "и на воле
попрыгать чуток". Надо "писать, как говорим, и говорить, как
пишем". Не можешь какать - не мучай попу, а то подобные пИсания "язык
весьма запинают". Так говорю я, Маседуан Петрович, хоть и не я это
придумал. А ты что скажешь?
