"Всё
в женщине - загадка, и на всё это есть одна разгадка; беременностью зовётся
она… Мужчина для женщины - средство; цель же всегда - ребёнок… Счастье мужчины
зовётся "Я хочу!" Счастье женщины - "Он хочет"… Так говорил
Заратустра". А старушка, с
которой он говорил, так ему сказала: "Идёшь к женщинам? Не забудь
плётку!"
Подарите женщине мужчину, ублажив
первопричину! Чтобы как Адам иль Ной… сам весь из себя и ей одной! Но где его
взять, такого? Сейчас таких не делают. У нас такой один. На весь дом один.
Пережиток социализма. Он для неё всё, а она из него верёвки вьёт и тут же на
его собственную шею наматывает. И затягивает потуже, чтобы не соскочил.
"Гош-ша… это не так… Гош-ша…
это вот так… Гош-ша… Гош-ша… Опять ты, Гош-ша…" Гена его зовут. Толковый
парень. И зарабатывает неплохо. И ребёнку, совместно нажитому в медовый месяц,
всё своё свободное время отдаёт с любовью и отцовской заботой…
Учёный, интеллигентный, в
пиджаке… и в галстуке. Не прелюбодействует, не пьёт… не курит… От отца и матери
отлепился, как в Библии сказано, и прилепился к жене своей. И плотью и душой
всей прилепился. А умище куда девать? Не по уму она ему. Нет, нет, не дура!
Глубоко не дура… на всём готовом…
Гена хорошо подготовился к
семейной жизни. Ещё до свадьбы. Литературу специальную почитал, жилище по
современным европейским стандартам благоустроил для совместного проживания на
ранее занимаемой в одиночку площади. Потом, после свадьбы, напичкал всё это
электробытовыми приборами и кухонными комбайнами последнего писка с целью
облегчить тяжкий женский труд. Женщину на хозяйстве оставил с ребёнком
законнорожденным и с дипломом о высшем образовании и почувствовал себя хорошо.
Главой семейства почувствовал.
Долго ли коротко он это
чувствовал, но как-то однажды чувствует: что-то не так. Сначала желудком
почувствовал. Аппетит пропал. Он даже как-то чувственно выразился… с
возмущением: "Да кто такое есть будет?!" Потом и до мозгов дошло,
минуя сердце. Умище-то девать некуда, а сердцу не прикажешь. Задумался Гена… на
свою голову… и предложил суженной (он её сам себе ссудил, как мы знаем) диплом
от пыли протереть и в люди выйти. Но она уже ни в какую. Прижилась она уже.
"Гош-ш-ша…"
Смирился он. Интеллигентный,
смиренный, в пиджаке и в галстуке (как мы помним)… Сам убираться по субботам
начал. И продукты подкупать, которые не куплены… и посуду мыть, которая не
мыта… короче, по хозяйству.
"А чего, собственно думать,
- додумался как-то сам себе Гена. - Я сам себе избрал свой крест и сам его
нести должен". И несёт… Крестоносец!!! Как там Заратустра говорил? Мужчина
- средство, ребёнок - цель. И это в случае с Геной оправданно. А вот другой
случай.
Соседка Лида с шестого подъезда
(в девичестве Поцелуйкина) пребывала в законном браке, выйдя замуж за
состоятельного мужчину не для того, чтобы ребёнка рожать, а для наживы… с целью
выжить.
Старшие подружки её детства (не
все) сделали неплохую карьеру на этом поприще и живут, припиваючи всякие
заморские вина на золотых берегах и живописных курортах, разумно эксплуатируя
прелести своего женского организма.
У Лиды в этом, не таком уж и
простом, как кажется на первый взгляд, деле опыта было мало, да и, если по
честному, не было вообще. Одноклассник Боб, однажды сунулся после дискотеки, но
что-то там у него сорвалось и кроме чего-то мокрого и скользкого Лида ничего не
почувствовала, хотя перед этим он её долго умолял почувствовать себя женщиной…
Получив аттестат зрелости, Лида
решила выйти замуж за первого встреченного бизнесмена. А тут и случай
подвернулся. Прямо из-за угла и на велосипеде. Под неё подвернулся и
навернулся. Состоятельный дед на дорогостоящем велосипеде. Извиняться начал,
шутки шутить и в ресторан ужинать пригласил с целью компенсации морального
ущерба за несанкционированный наезд. Лида пошла и вышла. Замуж за него вышла.
На следующий день. И всё у неё получилось.
Роскошь новой планировки
трёхкомнатной и двухкомнатной хрущёвок, объединённых воедино, радовала и
наполняла… Картины на стенах типа девочка в подлиннике и с персиком, видео-аудио
аппаратура типа девочка в колготках и с саксофоном…
Секса не было. Хрупкая изящная
Лида томилась, путаясь в изысках фешенебельной альковы и вожделела. Рюши,
банты, оборочки и другие причиндалы пастельных тонов, выполненные из
сверхлегких постельных тканей последнего писка светской тусовки полного
удовлетворения не приносили. А единственно законный супруг где-то носился по
аллеям сквера на дорогостоящем велосипеде, восстанавливая здоровье,
пошатнувшееся при первом исполнении супружеского долга.
По всем канонам месячного цикла
давно уже было пора рассчитаться и по следующим долгам, но дражайший, иссякнув
на первом, до сих пор восстанавливался. Да и не мудрено. При его могучем
мужском организме, пережившем шесть женских, связанных с ним до этого брачными
узами, на излёте восьмого десятка полностью отдаться седьмой, юной
семнадцатилетней Лиде - подвиг. Не каждому дано. Любой бы из его сверстников
сразу же попал в долговую супружескую яму и не высовывался до скончания… а
дражайший ещё и на велосипеде ездит…
Дражайший бескорыстно
растрачивался на протяжении многих десятилетий, отпущенных ему Богом. Он
посвятил себя… и отдавался любимому делу пылко и страстно. Пережив всех
предыдущих жён и приумножив личное благосостояние, он случайно наехал на Лиду,
загорелся, потух… и беспечно шёл к финишу.
Сделав пару упражнений на
восстановление дыхания и расслабление мышц, он поспешил к своей спящей
красавице с искренним намерением вернуть часть долга. Но следующий наезд
оказался последним.
Обмозговывая все детали предстоящего
мероприятия, дражайший потерял бдительность и на самом подъезде к месту
предвкушаемых событий столкнулся с дранной кошкой, выскочившей на бешеной
скорости из-за того же угла и вскочившей в переднее колесо дорогостоящего
велосипеда. Столкновение стало роковым и, если можно так выразиться, летальным.
Кошка отлетела в кусты, отделавшись лёгким испугом и осуждающим
"Мяу!" а дражайший скончался на месте. И не мучался даже. И угрызения
совести от неисполненного долга кончились вместе с ним…
Прибывшие в огромных количествах
на поминки ближние и дальние не оставили Лиде никакого шанса на золотые берега.
Даже одежды, купленные благоверным, отобрали и пустили по миру в том, в чём и
пришла, поправ прожекты "юной леди" на безбедную жизнь… Бедует сейчас
Лида с одноклассником Бобом из шестого подъезда и счастлива. И Боб счастлив.
Примет на грудь, рассчастливится и потчует её… кнутом. И пряником… изредка.
А есть и такие самодостаточные
женщины, которые пользуют мужчин только лишь для отдохновения, типа расслабиться.
Не есть как есть, а часть. Переднюю мужскую часть, тщательно избирая, чтобы
частица не попалась. В остальном - им самих себя достаточно. И зарабатывают
достаточно, и самосовершенствуются…
Тем, которые
самосовершенствуются, вообще мужчина не нужен. Вот только деторождаемость… но
это уже демографов проблема. Да и вообще. Все они… вредные старухи в недалёком
будущем. За малым исключением тех, кто по взаимной любви один раз в жизни… И
ребёноков по любви, и жизнь их вся в любви, и старость. Но таких сейчас не
делают. Так говорю я, Маседуан Петрович. А ты что скажешь?
Уснул Заратустра под смоковницей.
Подползла к нему змея и ужалила в шею. Заратустра проснулся от боли и
поблагодарил гадюку: "… Ты вовремя
разбудила меня, ещё долог мой путь". "Твой путь уже не долог, -
печально отвечала гадюка, - мой яд убивает". Заратустра улыбнулся:
"…Возьми же яд свой обратно! Ты не так богата, чтобы дарить его мне".
Тогда гадюка обвилась вокруг его шеи и облизала рану ему. "…мораль притчи
моей безнравственна. А именно: если есть у вас враг, не воздействуйте ему за
зло добром… убедите его, что он сделал вам добро… Так говорил Заратустра".
"Меня
тревожит встреч напрасность, что и не сердцу, не уму, и та не праздничность, а
праздность, в моём гостящая дому",
- это уже не Заратустра, это Евтушенко.
И во дворе и при дворе… На
светских раутах притворных… И в январе и в декабре… И в промежутке
"плодотворном" давно устали от деяний и благостных преуспеяний.
Митинг, шествие, пикет… и стандартный трафарет: "Дела улучшаются!"
Хуже и хуже…
Женщина в белом танцует за ужин.
В сводках милиции ясный прогноз: оттепель, слякоть… и снова мороз. Как не крути
- во всём ядовитость. "Возьми же яд
свой", Безликая Сытость!
Перевёртыш Венитаминович Зузуля у
нас в седьмом подъезде жил на верхнем этаже. Как родился, так и жил. И от
такого высокого проживания нажил он себе синдром верхотуры. Ниже всех или кого
бы-то ни было уже никак не мог.
Председатель совета дружины,
секретарь комитета Комсомола, первый секретарь, генеральный… До генерального
секретаря не выслужился. К тому времени секретарей отменили и директорами
заменили. Выбрался он генеральным директором и стал в президенты метить. А коли
наметил - стал… Президентом ассоциации мелких корпораций и перестал в нашем
доме жить. На морях-океанах жить стал. На Азовском и Каспийском жил… Жил на
Тихом… На Индийском жил. Но после цунами чего-то испугался и к нам вернулся.
"Воздухом подышать!" - так он выразился, когда вернулся, и дышит до
сих пор… У нас как-то спокойней. И воздух чище. В зоне живём. В отторгнутой от
свободного предпринимательства зоне. Безо всяких рисков и треволнений. А чего
волноваться? От цунами или ещё какого катаклизма не откупишься… как и от
собственной совести. Жадное жало наживы нам разжижает мозги. Тем, кто живёт и кто
живы… В свете живёт и в "…ни зги". Меченные мы. Нам, выходцам из
социалистического прошлого,всем
поголовно оспу прививали в раннем детстве. Оспой социализма мечены. В хорошую
жизнь метили… и вляпались в нехорошую.
Ты о навозном жуке слыхал? В
дерьме живёт, дерьмом же и питается. Унавозили его травоядные кобылы, коровы и
прочие парнокопытные лоси. Он другой жизни не знает и даже не помышляет о
таковой. И никто ему не подскажет, как из этого дерьма выбраться и свеженького
покушать.
Так же и нас, оспой привитых, в
дерьме держали до поры до времени пока не нашёлся дядюшка типа Сэм, который в
нашу систему проник, принюхался и непристойно выразился: "Фу, какое
дерьмо!" Те, кто рядом прислушались, услыхали и спросили: "А как
по-другому?" Дядюшка им разъяснил со своей колокольни. Понравилось им, и
ни у кого не спросясь, и ни с кем не поделившись, стали они клевать и
склёвывать, рассуждая о здоровой пище… Раздобрели и вошли во вкус… Быть богатым
среди нищих это тоже вид искусств.
А те видят, что эти что-то не то
кушают, и самим хочется свой рацион сменить. Тянут из себя последние жилы и
лезут сами из себя. Рациональное зерно в навозе ищут. Но не дано им. Разве на
всех напасёшься? Ведь и навоз кто-то кушать должен. А его куда больше, чем
зерна…
Все мы дети живой природы. И
жуки, и змеи, и человеки… Но жуки в человечьем обличии, на харч иной
перешедшие, пострашней укуса змей. От змей противоядие есть, а от жесткокрылых
людоедов - нет. Так говорю я, Маседуан Петрович. А ты что скажешь?
"Ты
молод и мечтаешь о ребёнке и браке. Но ответь мне: таков ли уже ты, чтобы иметь
право желать ребёнка?.. Достойным виделся мне человек, созревшим для смысла
земли: но когда увидел я жену его, мир показался мне домом умалишённых… Так
говорил Заратустра".
Она дитя своё рожала под
скамейкой у вокзала… Это потом уже в наш дом он её привёл с дитём. С
новорожденным. А куда их? Не берут никуда… Он взял. Взял и привёл. Жена на
него… а он ей: "Куда их?" Жена не знает куда, но орёт… Весь подъезд
слушать сбежался: "Что это она там орёт?" Орёт и орёт, орёт и орёт…
Охрипла даже. Ещё чего-то проорала с матом и с хрипотцой, а потом как-то
неуклюже затихла и с остервенением прохрипела финальную фразу: "…ну и живи
с ними!" Собрала вещи и ушла к маме. Насовсем ушла. А он остался. И она с
дитём.
"Тебя как зовут?"
спросил он. "Алёна", - тихо прошептала она и посмотрела на него
затравленным взглядом, прижимая к груди свёрточек из-под скамейки. Растолкав
каким-то уж больно взрослым взглядом любопытствующих соседей, он широко распахнул
железную дверь своей благоустроенной квартиры и твёрдым решительным голосом
сказал как отрезал: "Проходи, Алёна". И она прошла…
Он её не спрашивал, она не
говорила… Он ей: "Алёна…" она ему: "Сан Саныч…" Он ей так
представился, она и звала так, хотя разница в возрасте у них… Никакой разницы.
Одногодки… по внешнему виду. Он не спрашивал, она не говорила… Он заботился о
ней. И о ребёнке заботился. А она с ребёнком - о нём. Он работал, она по
хозяйству. На жизнь хватало, наверное. Он не спрашивал, она не жаловалась.
Пацан подрос. Ребёнок пацаном оказался. Сан Саныча папой звал, а он его Владка.
А когда Владом стал звать, Власа родилась. Влад её сестрёнкой звал. Алёна и Сан
Саныч - Ласочка. Когда Ласочка в школу пошла Прошка родился. Власа уроки
сделает и Прошку выхаживает. Владу некогда, он в суворовском училище уроки
учит, Сан Саныч работает, а Алёна по хозяйству…
Хочешь знать что дальше? Не знаю.
Но не ошибусь, если скажу что всё хорошо у них будет. Сан Саныч со своей
законной женой, которая к маме ушла и не вернулась (они до сих пор не в
разводе), пять лет прожил, а так не было. И детей не было. Она не хотела. Давай
для себя поживём, говорит. А Сан Саныч, наверное сразу таким уродился, "созревшим для смысла земли"…
О материнских чувствах достойно
везде говорят и пишут. А вот об отцовских… "Хороший отец. Зарабатывает
хорошо. Покупает… играет… в дом носит"ну и "Не пьёт, не курит, по бабам не шастает…" И ещё более
одобрительней: "Отец держал их в ежовых рукавицах"… Много ли они в
отцовстве понимают? А если понимают (отцы и сами о себе), то не признаются. Так
говорю я, Маседуан Петрович. А ты что скажешь?
"Многие
умирают слишком поздно, а иные слишком рано. Пока ещё странным покажется
учение: "Умри вовремя!" Умри вовремя: так учит Заратустра".
Всему своё время. В кои вехи или
веки, старший и младший Сенеки мудрость свою расточали… а пышногрудые крали
аморальной морали жили в идеале. Ума палата… и полати. Кому блины, кому
оладьи…
"Статистика показывает, что
на каждого мужчину свыше 85 лет приходится по 7 женщин. Но, увы, это уже
слишком поздно!"
Жил тут у нас один еврейчик. На
вопрос соседей: "Как здоровье, Саломоныч?" - с завидным постоянством
отвечал: "Не дождётесь!" Соседи-то не особо "…иглы тайные сурово
язвили славное чело".
Неуязвимый Саломоныч относился ко
всему этому с вселенским спокойствием, но один уж очень язвительный молодой
человек его всё-таки довёл до цугундера. Открытым стократно озвученным текстом
довёл: "Ещё не помер, Са-ало-моныч?" Саломоныч, по паспорту Давид
Соломонович Азохунвейс, смиренно отвечал: "Вашими молитвами, молодой
человек".
Вот тут-то просечка и вышла. Ты
человеку сто раз свинья скажи, на сто первый он хрюкнет. Молодой человек
поинтересовался сто раз, на сто первый Саломоныч Богу душу отдал. Бог взял. "Умри вовремя!" И он умер. А
вскоре друзья молодого человека заявились, скинхеды. Погром пришли делать,
согласно ранее намеченному плану. "Где Саломоныч?" Нет Саломоныча. А
зачем ему лишний погром? Он за свою жизнь достаточно пережил, весь лимит
выбрал…
Жизнь даётся один раз, как сказал
пока ещё небезызвестный Островский. Верно сказал. И её жить надо до поры до
времени и беречь. Время придёт и тот, кто дал, отберёт. А больше никому и не
дано жизнь отбирать. Статистика результатов насилия государственного и теневого
криминала, несовместимая с жизнедеятельностью человеческого организма, и сводки
с фронтов терроризма не есть факт безвременной кончины. Это всего лишь
трагический аргумент человеческого безумия с летальным исходом.
Жизнь и смерть не в нашей
человеческой власти. Если брать в расчёт отдельно взятого Ивана Кузьмича или
Моисея Львовича, то конечно… а если во вселенских масштабах, то никто данную
нам жизнь пока не отбирает, до поры до времени. Живите люди! Но люди не хотят
и, возомнив себя, безмозгло отбирают. И сами погибают… Но это уже
внутричеловеческие проблемы. В великих семьях народов, увы, не без уродов. А
жизнь и смерть даются один раз… и ими надо уметь грамотно пользоваться. И тот,
кому надо, тот умеет.
Кому не удаётся жизнь, тот смерти
алчет. Впитавв себя весь пессимизм,
пучит, глючит и судачит: "Плетут интриги и верёвки сучильщики
экономических побед! Министры - воры и воровки. И жизнь не жизнь, а
прецедент!"
Кто поздно юн, тот не на дюйм не
отойдёт от совершенства. Кто мот - скареден тот. И вьюн. И в смерти лишь его
блаженство…Так говорю я, Маседуан Петрович. А ты что скажешь?
