ДВОР №19

В одноэтажных глинобитных обиталищах крытых соломой или камышом, впоследствии толью, рубероидом, кровельным железом, черепицей, металлошифером… во дворе №19 по улице имени легендарного революционера проживали объединенные местом жительства люди. С большой буквы Люди. После революции.

До революции там квартировали господские лошади, в домах получше, и челядь, в домах похуже. Силами коммунально-жилищных умельцев и неуемной заботой Партии и Правительства, разгороженные конюшни перестроили в двухкомнатные квартиры с индивидуальным печным отоплением и удобствами во дворе. Колонка типа водопровод на входе, помойная яма типа слив на выходе, туалет типа очко на шесть жопомест с изолированными кабинками в соседнем дворе так называемом "чёрном" или "сквозном" (в тёмное время суток - ночной горшок, ведро, или у кого что). В эти удобства и расселили без определённого места жительствующих Людей.

Но заботой охватили не всех. Неохваченные Люди стояли в очереди, точнее лежали объёмными пыльными томами списков тупо и остро нуждающихся. После Победы, несмотря на разрушительные действия немецкой и советской авиации и артиллерии, многие квадратные метры полезной жилой площади остались пустовать, что позволило, перераспределив, разгрузить пыльную очередь. Незначительно.

Жилищно-коммунальная значительность актуальна и поныне. Дважды отвоёванная у кровожадного империализма страна капитулировала, безропотно отдав аннексии и контрибуции лицедеям политического шоу, одержавшим победу в инсценированном путче, а вот очередь на жильё воистину непобедима.

Матери Дворецкого фортуна улыбнулась, вычеркнув её из списков очередников. Демобилизовавшись, младший сержант Полина Петровна Шейнкер вернулась с должности медицинской сестры фронтового госпиталя на должность главного бухгалтера главного почтамта, которую занимала до войны, получая ко всем революционным праздникам благодарности и грамоты. За проявленное усердие в работе, мужество и героизм в госпитале, её наградили ордером с подселением в том самом дворике, жильцы которого неустанно и продолжительно боролись за звание "Дома коммунистического быта и образцового порядка". За что боролись на то и напоролись. Но не в этом суть.

Главбух главпочтамта по объективным причинам была старой девой и уютно коротала с подселённой разведёнкой Сонькой, фронтовой подругой, долгие зимние вечера у печного отопления, напевая со стародевичьей грустью: "…на поленьях смола, как слеза…" - пока, по наводке фронтового товарища, не появился старший Дворецкий.

Юрий Александрович Дворецкий, потеряв первую жену и ребёнка на оккупированной территории Бабьего Яра, возвращался в звании лейтенанта Советской Армии на Родину из Польши, освобождённой при его участии от фашистского ига. Возвращался перекладными товарняками, отстав от литерного воинского эшелона по уважительной причине (панове добже провожали, да и панна Язя… замешкался).

Установив коммунистический порядок в братской республике, и списавшись после трёх ранений с действующей армии подчистую, он трезво ехал в мирную жизнь и светлое будущее вдвоём с немецко-фашистским осколком разорвавшейся мины, который расположился в пояснице и мирно сосуществовал с остальными внутренностями. Залётный был определён отечественной хирургией, как неизвлекаемый и оставлен пожизненно по месту попадания. По пути следования к ним подсел третий, компанейский мужичонка, и предложил выпить за Победу, за Родину, за Сталина…

Проснувшись утром, Юрий Александрович обнаружил неаккуратный разрез на кобуре, отсутствие табельного оружия и денежного довольствия. Благо документы, подтверждающие и утверждающие, были нетронуты. Вероломство рубашки-парня (вот сволочь тыловая!) побудило сойти, не доезжая конечного пункта, на ближайшей станции Николаев-Сортировочная и обратиться к военному коменданту, мол, так и так. Ухватив слёту, что и как, и соблюдя некоторые формальности, Юрия Александровича отпустили на восьмые сутки и на все четыре стороны.

И он пошёл, солнцем палимый, по южно-российскому городу, который "…возник вокруг новозаводимой судостроительной верфи, заложенной Петром Первым, и был назван в честь ознаменования взятия крепости Очаков в одна тысяча семьсот восемьдесят восьмом году, в день святого Николая - покровителя моряков". Эти краеведческие познания Дворецкий почерпнул от местной тараторки Люськи, прогуливаясь под ручку по правобережной набережной.

Мужики по тем временам в б-а-альшом дефиците были, особенно фронтовики, на вид целые. В окружающей действительности невостребованных невест, жён без вести пропавших и безутешных вдов наличие дефицита привело к возникновению естественной здоровой конкуренции "Кто на новенького?!"

Истосковавшись по мужской руке, и учуяв всем нутром в освободившемся (от всего) Юрии Александровиче долгожданную добычу, которая не так часто на ловца бежит, Люська прилипла намертво, красиво составляя слова о прекрасном городе корабелов и невест в различных вариациях: "Сто пятьдесят шесть лет тому назад был Петром заложен град и на море-океане, на полуострове в лимане из кварталов, улиц и дворов возник город корабелов…"

"Невест, жён и вдов", - мысленно интерпретировал Юрий Александрович, отрыгнув дважды пережёванной информацией. Раздумывая о повороте судьбы: "Дошёл до ручки!" - и оценивая текущий момент: "А, была, не была…" - он попросил у Люськи стакан газировки без сиропа, руку и сердце. И, обручившись, моментально всё получил вместе со всем тем, что к руке полагалось. И тёщу! Несносная тёща выжила из ума и через год Юрку с занимаемой площади. Люська в отчаянии заламывала руки, но тщетно.

Освоившись в умеренном континентальном климате и устроившись начальником конторы "ЗАГОТЗЕРНО", Юрий Александрович взял себя в руки, решив сделать третью попытку, и развёлся с Люськой, безжалостно прервав неудачно сложившуюся матримониальную мелодраму "Рука в руке, плечом к плечу…"

Долго ли, коротко, но финальная третья попытка на конкурсной основе окончилась результативно. Интеллигентная образованная опрятная женщина лет тридцати пяти произвела  на имеющего семь классов еврейской школы Юрия Александровича неизгладимое впечатление, и он взял её в жёны (а она пошла) вместе с приданым.

Приданная с подселением фронтовая подруга Соня оказалась преданной и отнеслась с пониманием к делу создания здоровой ячейки общества, уединившись в проходной комнате двухкомнатной квартиры, приняв смежность за данность. По прошествию определённого природой срока, родился и наследник, приумножив число жильцов квартиры №12 во дворе №19 по улице имени легендарного революционера, отпочковавшись молодой ветвью генеалогического древа с единственным матрилинейным сучком, который олицетворялся родной тёткой по матери, учительствующей на селе.

Работа в конторе "ЗАГОТЗЕРНО" оказалась хлебной. Гости из дома не выходили, столы ломились от яств, на лицах знакомых и не очень знакомых друзей лоснилось почтенное уважение к хлебосольным хозяевам, а на крашенные полы ссыпались клятвы в вечной дружбе. И Ванька, случаем пользуясь, первых три года своей в последующем не очень сытой жизни купался как хлеб в масле. Но, по закону бутерброда, вызвали старшего Дворецкого в райком партии и послали в Хабаровский край землю обетованную для соплеменников обустроить в альтернативу проекту Господнему. Партийная воля хуже неволи.

Не поставив в известность супругу и тем более приданную Соню, Юрий Александрович собрал тревожный чемоданчик, и тихонько поехал. И приехал: "Здравствуйте на вас!" Оценив природно-климатические условия края с точки зрения агитпропа ("…те землицы хлебны и собольны, и всякого зверя много, и те реки рыбны…"), Юрий Александрович своим семиклассным образованием сообразил: "А кто это всё добывать будет? Приамурье в районе рек Бира и Биджан не годится для компактного заселения евреями с последующей аккумуляцией. Им для этого море надо. Ну, может быть и не Средиземное или Чёрно-одесское, а хоть какое-нибудь искусственное, с подогревом. Но этого в плане реконструкции края под еврейскую автономию нет, а без "море того", "море сего" куда? Отличительная национальная черта - если есть, так есть, если песок, так пустыня, если вода, так море".

Воротился Дворецкий обратно в синей безрукавке с белыми меридианами и парусиновым саквояжем, возвратив парторганизации на веки вечные личную партийную дисциплину и партбилет, но в "ЗАГОТЗЕРНО" его уже не взяли. Пошёл он на стекольно-парфюмерную фабрику стеклодувом и в ус не дул, а надувал лишь на одну зарплату, которой и кормились. Остальные знакомые и малознакомые прикормыши, как-то сами собой рассосались.

Того, который вместо Юрия Александровича на зерно сел, посадили. И того, вместо того, который, посадили, а больше Дворецкий и не интересовался. И сказал он сам себе: "Что не делается, не делается к лучшему", - и жил так. И Ванька в наступившем полублатном полуголодном детстве это понял, и не делал того, что "не дело", он понял: "Сажают за дело. Лучше сидеть без дела".

Но дело делу рознь.  Свои у Ваньки дела, которых невпроворот. Надо было успеть "бульбу" сделать, пока соседка, Богина, не отдуплилась в "козла", а её сын Кузьма не вернулся со своей злокачественной невестой. Воткнуть иголку в верхний угол оконной рамы, протянуть нитку через ушко и в укромное местечко, закрепить на свободном конце картофелину и замаскироваться. Самое нудное и тягучее во всей планируемой акции - это ожидание. Но оно окупалось сторицей. Выждав, когда, чаю напившись, Богиня уляжется и уснёт, а вслед за ней и натискавшиеся в палисаднике "дети" шмыгнут в сенцы, и ещё минут пять после того как… наступало время Ваньки.

Воробей (друг детства), усевшись на ветке шелковицы, подавал голос, у него это здорово получалось, по-птичьи, Ванька подтаскивал картофелину и раскачивал из укрытия. Картофелина нахально барабанила в "потухшее окно моего двора" имитируя: "Откройте! Милиция!" Первой, сохраняя девственность (для будущей свекрови), выскакивала невеста. За ней Богиня и Кузьма, в бешенстве пытаясь отыскать нарушителей ночного спокойствия. Но тщетно. После третьего, максимум четвёртого дубля, соседи уже не ложились. Свет горел до утра, а они с выпученными глазами шизофреников, смирившись, пили чай. Но зато на следующий день дворовые дети могли играть в какие угодно шумные игры "под окнами" и никто их не притеснял. Отсыпались угнетатели.

Была у Ивана и ещё масса всяких разных дел, т.к. соседей было много и "каждому своё", как где-то там писано. Кроме одиннадцати квартир до, в дворике прижились ещё четыре квартиры после, если между "до" и "после" считать квартиру Дворецких.

В квартире №1, как заходишь в калитку сразу справа, единолично пользуя парадный вход, жили Полтараки. По тем временам - крутые, в смысле бабок. Бабка с дедкой на постоянной основе, а остальные дети-внуки скользящим графиком. Если считать что основные массы народонаселения жили наполовину, то Полтараки жили на полтора.

В квартире №2 обосновался отставной мичман с супругой, отслужив верой и правдой царю, а после Отечеству, на легендарном броненосце "Потёмкин", или "Варяг", или…

В квартире №3 проживали вдова с дочерью, вечной студенткой Танькой, которые усердно искали своё женское счастье при стечении обстоятельств, но так и не нашли (обстоятельства стекались регулярно, но к утру бесследно утекали).

В квартире №4 - тоже кто-то проживал. Эти три квартиры имели общий вход и общий коридор, насыщенный подушными выхлопами и затхлой несвежестью продуктивной жизнедеятельности человека.

В квартире №5 жил младший Проныров с женой Лариской и отдельным прорубленным входом, а на правом фланге в квартире №6 - инженер Советников с женой, тёщей, сыном Борисом и котом Мурзиком, которые в совокупности являли высший свет дворовой интеллигенции. Впрочем, коты и кошки были у всех, а иначе никак. Домашние животные семейства кошачьих снимали проблему мышиной возни вездесущей санэпидстанции.

Все эти шесть квартир с высокими потолками располагались под одной железной крышей (в прямом и переносном смысле) в каменном доме, который, заняв во дворе центральное господствующее положение (как до революции, так и после), заселялся "по особому распоряжению". Жильцы этих квартир, за исключением интеллигентного инженерного семейства, были малообщительны. Так, "здрасти-досвиданья".

По периметру двора коммунистического быта расположились застольной буквой "П" три глинобитные постройки под черепицей. Анфилада этих сооружений состояла в левом крыле из квартиры №7 со старыми поляками Бжинскими и квартиры №8 с тётей Галей-хохлушкой и дядей Колей-таксистом. У Бжинских иногда появлялся сын Казимир, который между отсидками содержал двух жён, младшую Симку и старшую Тинку. Старшая жила через дорогу напротив, а младшая со стариками. У каждой было по сыну. У младшей - Бжыська, у старшей - Бжысик. Ванька с молодыми поляками дружил попеременно, в зависимости от того, с кем жил Казик.

П-образная полочка вместила в себя квартиры: №9 старшего Пронырова с женой Марией и дочерью Наташкой, №10 молдаванина Жуешти с женой Цимбалой и сыном Сашкой (старший Егорка окончил лётное военное училище и летал где-то лётчиком), №11 в которой после отъезда соседки тёти Клары поселилась семья учителя истории. Сам учитель, жена его тётя Варя и сын Воробей (фамилия их - Воробьёвы). Замыкала эту анфиладу квартира №12 с Дворецкими и приданной Соней.

В правом крыле располагались квартиры №13 с тётей Мусей (Богиней) и сыном Кузьмой, №14 с тётей Дусей (Страусихой) и сыном в тюрьме, №15 - тётя Бетя (без комментариев) и №16 - семья латышского стрелка Урнаса с женой тётей Аней и дочерьми, старшей и младшей. Старшая, Лия, была постарше, а младшая, Вита, была помладше.

Под железной крышей жили русские, а поскольку язык межнационального общения тоже был русский, то жильцы всех шестнадцати квартир проживали в интернационально-образцовом порядке и общались между собой свободно, невзирая.

Младшее поколение, до поры до времени, беззаботно плескалось в счастливом босоногом детстве, которое им подарил тороватый дедушка Сталин и не успели испортить прорабы перестройки, а старшее поколение улучшалось, смягчая жилищно-бытовые условия подручными средствами (что под руку попадёт), собственными силами, под руководством и при участии Коммунистической Партии Советского Союза.

Насаживались палисадники, высаживались плодоносящие фруктовые деревья и виноградники, строились заборчики, пристраивались крылечки, сарайчики, душевые кабинки с индивидуальной столитровой бочкой естественного подогрева, заводилась живность… что возрождало и порождало изжитые в первые годы советской власти частнособственнические интересы.

Ванька принимал активное участие в партийном (и беспартийном) строительстве. Старший Дворецкий нещадно эксплуатировал бесплатный детский труд на неквалифицированных работах, регулярно отвлекая сына от счастливого детства, в качестве разнорабочего. Иван, сколько себя помнил, ровнял гвозди, надёрганные в период перестройки собственного жилища, месил раствор, таскал воду, пилил дрова… да мало ли чего по хозяйству.

Как-то отец копал погреб для хранения зимних припасов (холодильник? о чём вы говорите?) Иван, разысканный матерью в счастливом детстве (к тому времени Ванькино детство вышло за рамки двора и перетекло на улицу) возвращался с повинной на принудработы. Погруженный в собственные мысли в поисках приемлемого алиби он не заметил, как здорово углубился отец во время его отсутствия и сходу шлёпнулся на взмыленную спину родителя. Шутка "Не рой яму другому…" была здесь не уместна, потому, как Иван не рыл, отец не падал, но, выскочив обратно от полученного пенделя на нулевую отметку, с подачи отца, Ванька сориентировался. С подачи матери: "Не бей ребёнка!" - Ванюша, обидчиво свесив губу, вернулся в босоногое детство, оставив родителей решать самостоятельно: "Бить или не бить?" Но самое-самое - его больше никто не искал в этой распасовке, и он сделал для себя ещё один вывод: "Слепой случай меняет всё, да здравствует его Величество Случай!" (как оказалось впоследствии не он первый, не он последний пришёл к этому выводу).

Общечеловеческая потребность любви, кроме родственной, и интернациональное соседство обогатили врождённую многогранность Иудыча межнациональной лояльностью, закрепив оную в русской школе со знанием украинского и иностранного языка. Да и какая разница, что там в паспорте написано, тем более, что первые шестнадцать лет он жил беззаботно и без паспорта. Но, получив краснокожую паспортину, дворецкий сын пришёл к Дворецкому отцу и спросил удивлённым человеческим голосом: "А почему Иудович?" - на что отец ему честно признался: "Нетрезвый я был, на радостях. Да и какая разница. Партаппаратович лучше? Будешь человеком, проживёшь и Иудовичем, а если нет, то тоже всё равно", - и Ванька, поразмыслив, согласился. Но как был Ванькой, так Ванькой и остался. Это уже потом, намного позже, он стал Иудычем, постепенно трансформируясь в Ивана Иудовича. И про родителей узнал в день собственноручного написания первой автобиографии. Мать его оказалась по паспорту не Полина Петровна, а Перл Пинхусовна, а отец - Юда Шаевич. Но это уже было не так важно. Ванька к тому времени состоялся.

                             В ОГЛАВЛЕНИЕ