Валерчик никогда ни за кем не
стрелял по причине личной убеждённости, но была в нём какая-то такая изюминка и
девчонки младших классов, достигшие половой зрелости намного раньше, чем
одноклассники-мальчишки, липли к нему, как пчёлы на мёд, а Пташка и Парашка с
восьмого класса так прямо-таки домогались.
Не добившись успеха на переменках,
ввиду непродолжительностипоследних (а
после уроков у сплотившейся в люкс-скирде троицы были свои дела), коварные
блудницы в отсутствие Пташкиных родителей (отец в командировке, а мать в ночной
смене) устроили несанкционированный день рождения.
"Мальчики, вы уж обязательно
придите, Пташка будет очень рада, да и не по-джентельменски это, если девочка
просит", - Щебетала сводница Парашка, приглашая всю троицу и имея свои
виды. Сообразила злокозненная, что Ванька и Тома неотъемлемые довески к её девичьему
счастью.
Тома тоже, как и Валерчик, ни за
кем не стрелял, но по причине пышности форм здорового тела. А Воробей - по
причине худосочности и наотрез отказался подменить Ваньку, который зачастил на
"чёрный" двор.
"Я без Ваньки не
пойду", - сделал официальное заявление Валерчик. Но Валерчик был
джентльмен и от этого мучался угрызениями. Парашка начала бить на Ванькину
жалость, мол, друга фарта лишаешь, и счастливый по-своему Ванька не стал
противиться внезапно свалившемуся на друга счастью. А вдруг это судьба?!
Томе было всё равно, что там
привалило, но обязательно, чтобы поесть и попить. Девчонки расстарались насчёт
поесть, а насчёт выпить и стараться не надо было. Пташкина мать на фабрике
работала, где лимонад делают. Там на этой фабрике эссенции, которая для
лимонада, хоть залейся и главное, что эссенция эта на спирту. Они её
калиманасом называли.
Калиманас так калиманас.
Откушали. Пора и честь знать. Поблагодарили, распрощались и ушли. Продумавшие
вечеринку до мелочей юные сухопутные сирены (даже в спальне кровать расстелили
со свежим бельём, как бы невзначай) остались при своём интересе и равнодушно
описывающей круги модной пластинке с "Плачем на могиле", а Томе
калиманас понравился. Воспитанные Сашей-мамашей Валерчик и Ванька были более
сдержанные, благодаря регулярным выездам на гастроли, и не хмелели.
Сорванная вечеринка не охладила
юный пыл заговорщиц. Не дожидаясь очередной папиной командировки и маминой
ночной смены, Пташка "приболела" в дневное рабочее время, а Парашка
защебетала на первой переменке: "Подружка Пташка помирает. Просит…"
Валерка как отрубил: "Не пойду". Но сердобольный Тома изъявил
неудержимое желание проведать умирающую подругу, ощутив пьянящий привкус
лимонадной эссенции где-то под лодыжкой.
После первого честно высиженного
урока истории у Ваньки пропало желание идти на следующий по черчению. Ему было
всё равно куда, лишь бы не высиживать и он согласился сопровождать Тому в его
благородном порыве.
Пташка жила в частном дворике,
утопающем в ярких цветах природы щедрой южной растительности и бледнела
напудренным лицом в неиспользованном спальном гарнитуре. Проходя через сенцы,
Ванька боковым зрением выхватил на подоконнике маленького окошка зелёную
бутылку знакомого калиманаса, а обнадёженный Тома сразу с порога развёл
дипломатию, мол, то да сё, пятое, десятое, как здоровье и не пора ли выпить.
Опечаленная отсутствием Валерчика
Пташка воскресла и невпопад бросала ничего не значащие "угу… ага",
но, услыхав про выпить, категорически отказала, мотивируя, мол, нету. Свернув
дипломатию и пожелав здоровья, друзья направились на выход. Замешкавшийся у
ведра с прохладной колодезной водой Ванька нагнал Тому за воротами и, проходя
через сенцы, обратил внимание на отсутствие бутылки с калиманасом.
"Спрятали суки", - ухмыльнулся он, размышляя над диссонансом
человеческих отношений.
Тома запросился поесть. Учитывая
конституцию его организма (голодный Тома терял упитанное добродушие, и в такие
минуты был невыносим), Ванька пригласил: "Идём ко мне, нашарим
чего-нибудь", - поскольку у него дома никого не было, а у Томы была мать,
которая строго контролировала общеобразовательную посещаемость своего
единственного любимца.
Придя домой, Ванька бросил на
сковороду кусок сала (к тому времени этот продукт был полностью усвоен
ассимилированным еврейским организмом подросткового периода) и опешил. Тома
жестом прославленного иллюзиониста Кио извлёк из-за пазухи ту самую пропавшую
бутылку калиманаса. "Так это ты?"… Тома с триумфальной улыбкой
маэстро, сорвавшего шквал зрительских аплодисментов, честно признался: "Я.
Они себе ещё наворуют", - и отхлебнул добрый глоток прямо с горлышка, не
дожидаясь жарева.
На этом его дебют на авансцене
иронии судьбы и закончился. Дальше спектакль развивался по чужому сценарию. В
секторе наблюдения появилась Томина мать, Тётя Нина. "Атас!" - подал
сигнал бедствия Ванька, но Тома, углядевший мать через окно раньше Ваньки, был
уже под супружеской кроватью родителей.
"Хорошо хоть полы накануне
намыл, - с гордостью за себя подумал Ванька, - а к приезду матери с сестрёнкой
из районного центра Тома ещё и отполирует. Вот жалко об этом никто не
узнает". Погруженный в свои мысли, Ванька открыл тете Нине дверь, упрятав
попутно следы наметившегося сабантуя.
"Где этот гад?" - с
порога поинтересовалась любопытная тётя Нина без всякой дипломатии. "В
поле. Ссыть!" - сбил Ванька первую волну агрессии. "Кто?" -
удивлённо спросила тётя Нина. "Конь", - чуть потвёрже нажал Ванька и
получил в ухо. "Я тебя про своего спрашиваю", - наседала не
утихомирившаяся агрессорша. "А у вас конь тоже ссыть? Как у батьки
Махно?" - в свою очередь удивился Ванька, увлекая тётю Нину в хоровод
вокруг круглого семейного стола.
Подцепив с гвоздя легендарную
отцовскую портупею, Томина мама азартно вступила в предложенную пляску смерти,
нарезая круг за кругом вокруг ни в чём не повинной мебели и выкрикивая боевой
клич конников Буденного: "Я тебе сейчас покажу Махно, и батьку покажу, и…
- зацепившись за половичок, - мать твою…"
"Мама вечером приедет…"
- проинформировал Ванька, выдавливая измором последнюю агрессию из доброй тёти
Нины. На десятой минуте головокружительного танца она изморилась и сдалась,
рухнув на диван, зимнюю зыбку Ваньки. Отдышавшись и успокоившись, поведала. И
исповедь та была страшной.
Разумная промокашка Парашка,
обладая не по возрасту женской логикой, обнаружила пропажу, вычислила Тому и
уличила, т.к. Пташка лежала в постели, Ванька был всё время на глазах, а Тома
выходил первый и без присмотра. Она кинулась по горячим следам и, не обнаружив
Тома на его "воровской малине", рухнула в "сознанку",
наклепав Томиной маме, что и как, и даже больше.
Тома сразу из любимца превратился
в рецидивиста, т.к. ему инкриминировались преступления сразу по трём статьям:
а) прогул; б) склонение несовершеннолетних девиц к пьянству и алкоголизму с
вытекающими последствиями; в) воровство. Но самое отягощающее неправомерные
действия злоумышленников было четвёртое и тётя Нина, обладая женской логикой по
возрасту, вычислила: "Если в школе нету Тома, значит, он у Ваньки
дома", - где и накрыла с поличным, но пока ещё об этом не догадывалась.
Она изложила четвёртое, взяв с Ваньки клятву о неразглашении, т.к. тайна не её
и в свою очередь она тоже дала такую клятву, побожившись.
Тайна заключалась в вопиющем
следующем. Эта малолетняя психопатка Пташка, ходила к ворожейке, чтобы та ей помогла
в вопросе неразделённой любви. Валерчика приворожить. Та и присоветовала
добавить любимому в бокал с вином чайную ложку своей кровушки, любовью
порченой. А тут как раз к Пташке месячные подоспели и она, бухнув порцию в
бутылку калиманаса, Валерчика звать стала на "свежачок", но пришёл
Тома и эту бутылку упёр…
Не дослушав до конца, Тома, гад,
начал паскудить вымытые накануне Ванькой полы всеми не переваренными остатками
утреннего завтрака (а завтрак у него был плотный) с прибулькиванием и стоном.
Поспешившая к нему на помощь мать с чужой портупеей выбивала последние остатки,
как-то виртуозно размахиваясь. Кровать входила в привычный ночной ритм,
подталкиваемая извне. Не дожидаясь конца семейной сцены, Ванька удалился на
кухню доливать отпитое Томой, который после кровожадной битвы, доказал матери,
что не пили, а пошутили просто и понёс зелье на родину. Пташка не открыла,
приняв бутылку через забор, а Тома не нарушил клятву, данную матерью и другом.
И не влюбился... а Валерчика Ванька предупредил: "Не пей всё, что горит,
если не пользуешь всё, что шевелится".
