Холл дома Павлова,
расположившийся на квадратных метрах выкупленного и приватизированного первого
этажа, изобиловал пространством, освобождённым от клеточных перегородок бывших
в употреблении квартир.
Застеклённые во всю стену
аквариумы с золотыми рыбками, пираньями и другими видами и подвидами
впечатляли. Подсвеченные изнутри и постоянно подогреваемые они создавали у
завсегдатаев иллюзию бескрайней акватории. Вновь прибывшие ощущали себя на дне.
На ярком дне (в этом девятиэтажном двухподъездном, на два хозяина, доме свет не
отключали, ни временно, ни веерно).
Коренная москвичка
неопределённого возраста, 90-100-120 (не объём, а лет), на вид сухонькая, но
подвижная, увлечённо рассматривала мир живой природы за стеклом.
-Ну, это же
надо, какое чудо! Какие дивные рыбки! И как я мимо этой прелести чуть не
прошла! Так и просятся на сковороду!
В её округлых глазах бурно
переливалась эмоциональная гамма чувств от удивления до восторга,
непозволительного в культурном обществе. Можно было понять, что дама давно не
выходила в свет по ряду обстоятельств и оказалась здесь впервые и по
естественной надобности.
Жасминовидные трахелоспермумы,
вечнозелёные лавры, пальмы в кадках с дрессированными обезьянами и говорящими
попугаями на ветвях, перемежаясь с белоствольными берёзками, на которых гнездились
и заливались дрозды, смягчали впечатление, полученное от созерцания подводного
мира. Скумпии и юкки, впрочем, грели сердце солнцем Сочи. Апельсины-мандарины
вкусно цитрусами пахли… Выстрел фауны и флоры был сильней, чем залп Авроры,
намекая на всемогущество хозяев и на море, и на суше (вы слыхали, как поют
дрозды в сопровождении речитатива говорящих попугаев?)
Дорогостоящая гостиная мебель
неброско вписывалась в интерьер, создавая домашний ненавязчивый уют. Тихое
журчанье фонтана в центре холла приглушало деловые разговоры, а плачущий в
бассейне крокодил, наполнял кристальной чистотой крокодиловых слёз задушевность
бесед, сдобренных интернет юмором типа: "Хорошо выглядите... кто вас
бальзамировал?"
Гости съезжались чинно и
степенно. Приехал и Шептун Ходатайствович Репетуйкин, который из аппарата и
намного самее самого Порфирия Прохоровича Перефьютькина. И депутат Мордоя
приехал, не из Мордовии, однако. И маленькая госпожа Общак, мама богатой
столичной невесты из "Большой стирки". И хроническая диссидентка
Буринична, возглавившая чистоту российской демократии. Приехали и представители
культуры. Культурно приехали, на иномарках, но дорого (каждый из них обошёлся
гостеприимной вдове где-то в среднем по $10000). И святой отец приехал из
религии (бесплатно). Даже "Якудза"[1] с островов и Япончик с
материка. Много ещё всяких понаехало.
Тот, кто был в возрасте, но на
государственной службе, омолаживались юными жёнами, выставляя их напоказ во
всём великолепии. "В седых мужьях всего милей их жёны…" А те, кто
просто состарились после последней пластической операции (но могли себе
позволить) цепко держались за согнутую в локте твёрдую ненадёжную руку молодого
мужчины. "Хоть и кастрирован, но выглядит котом. В его глазах читается:
семь классов..." Были и беспартийные, и холостые…
Анна Павлова раскланивалась со
всеми официальными лицами по имени отчеству и представляла… хотя лица были
знакомые, ежедневно мелькавшие по всем каналам отечественного телевидения и,
если можно так выразиться, немного затиражированные. Все про всех и всегда
знали… в том числе благодаря и стараниям жёлтой прессы, которая ну очень уж
старалась, и не жёлтой, которая тоже не отставала в деле раскрутки первых лиц
(и вторых, и третьих).
Разговоры велись кулуарные (кто,
где, с кем, сколько раз, за какие гранты…) и Анна Павлова, потерявшая связь с
деловым миром после долгой и продолжительной, трагической и безвременной
кончины мужа, вслушивалась, передвигаясь от группки к группе и перенося на
своём длинном язычке, как пчёлка на мохнатом брюшке, пыльцу свежих сплетен. Она
опытным глазом старой интриганки отслеживала амплитуду колебаний интереса в той
или иной подгруппе и, вовремя подлетев к затухающей интересной синусоиде,
вбрасывала свежачок. Начинающий угасать интерес разгорался с новой силой, но
уже в ином направлении.
Фонтан журчал, приглушая,
крокодил очищал, сокрушаясь, а хозяйка званного ужина медленно, но уверенно,
наполнялась новостями. И уже была готова переполниться, как вдруг невооружённый
глаз Анны Павловой выхватил в затемнённом углу обезьянника большое, но
здоровое, мужское тело. Не последней молодости. Тело, а особенно лицо, было
узнаваемо, благодаря СМИ, и принадлежало результату внебрачной связи бывшего
высокопоставленного кандидата в члены Политбюро и кухарки, которая в перерывах
между утренней и вечерней стряпнёй управлялась ещё и с государством.
Молодой человек был в списках
приглашённых, но больше из-за уважения к незаконно родившему отцу, чем к
самому. Да и не было юноши в столице. За границей образовывался, а тут нате,
приехал.
Не зная как поступить, Анна
Павлова снизошла небрежным кивком и представила неизвестного молодого человека
самому Перефьютькину, поднаторевшему по её соображениям в общении со своим
балбесом. Пусть поболтают. Молодой человек, склонив голову, но почему-то набок,
повторился: "Пьер, - и посчитав, наверное, что этого недостаточно,
добавил, - Кюрю". Анна Павлова озаботилась: "Пьер Кюрю! Ну, Пьер -
понятно. Его во Францию папаша сбагрил вместе с кухаркой, но почему Кюрю?"
Дальше размышлять ей было некогда, и она заскользила к батюшке, который,
соскучившись, обнимал берёзку и кому-то незлобно угрожал: "Я тебя,
греховодник, при жизни отпою"…
"Кури", - сказал
Перефьютькин, и закурил сам. Молодой человек, бросив через плечо:
"Мерси", - не стал тратить время на скучную беседу с Перефьютькиным
(тем более они уже беседовали, и не раз)и направился к группе сбившейся вокруг депутата Мордоя. Перефьютькин
ничего не понял по-французски и удивлённо посмотрел вслед незаконно рожденному
племяннику, временно скрывая внебрачное родство от дотошной Анны Павловой,
которая была в курсе, но делала вид…
Пьер, потолкавшись пару минут
вокруг Мордоя и не услыхав ничего интересного, перешёл к следующей группе
ораторов. Мордоя обещал слушателям пролоббировать всё, что пожелают на взаимовыгодных
условиях, а Пьеру лоббировать было нечего.
Анна с батюшкой на шее
заподозрила во внезапно прибывшем из Франции молодом человеке самобытность и
встрепенулась. Сдав святого отца в интеллектуальную группировку хронической
диссидентки с дружеским напутствием: "Рясу, батюшка, в трусы не
заправляют", - она подошла к популярному певцу "нашего времени".
Певец был раскрученный, но несориентировавшийся. О его ориентации ходили
всевозможные слухи, а он самовлюблённо принимал комплименты, обильно исходящие
от очарованных поклонниц, и совсем забыл, зачем звали. Концертный смокинг,
скрывающий соблазнительные женские формы от дурного сглаза и обаятельная улыбка
не компенсировали трат.
Анна Павлова витиевато намекнула
зарвавшемуся искуснику: "Cantica giginit amor (любовь рождает песни), а
песня гигинит amor. Оля, не томите, родите любовь вживую". И
распространённый Оля Баксов, спохватившись, зазвучал: "…всё так же играет
шарманка. Млеет душой россиянка. Не тащится лишь чужестранка. Как видно она
лесбиянка…" Остальные более опытные деятели культуры нудились в ожидании
своего часа. А те, кто не умел ни петь, ни танцевать, продолжали обсуждать,
заглушая и фонтан, и Олю…
Создавая предвкушающий гомон,
гости исподволь упивались интерьером, фуршетом, изысканными французскими и
другими зарубежными напитками, беседуя и обсуждая, а любопытный Пьер
перемещался от группы к группе, пытаясь понять новых русских на родном языке.
Его увезли, когда страна
находилась в развитом социализме, и ему было интересно всё то, что произошло с
его исторической родиной за время отсутствия по уважительной причине. В салоне
мадам Анны Павловой собралась знать, как он полагал, высшего общества
современной России. Предположительно ум, честь и совесть нации.
Пьер искал в этом исторически
сложившемся обществе свою нишу, но пока безрезультатно. Гости с нетерпением
поглядывали на вензельную лестницу, ведущую на второй этаж в банкетный зал, и
томились, подпевая Олю. И вот, наконец, последовало внезапное, но долгожданное,
приглашение: "Кушать подано!" Все чинно поспешили к лестнице, Оля не
допел, а Пьер вышел, подышать перед едой чистым…
Спустившиеся сумерки насытились
свежим озоном, вытеснив по закону Архимеда моросящий дождь, и Пьер жадно
вдыхал. Какой-то рабочий тащил пулемёт. "Сейчас он вступит в бой", -
подумал Пьер, но ошибся. Пулемётчики отчаянно сопротивлялись. К ним на выручку
своевременно подоспел хорошо поставленный политический голос: "Пойдём
пожуём, Вася". Вася послушно оставил пулемёт пулемётчикам и пошёл. Вслед
за ними поднялся и Пьер. В ОГЛАВЛЕНИЕ
