ОТЕЦ

Я тебя своей Алёнушкой зову…

Отрежиссированный и поставленный тёщей спектакль "Молодые" кончился. Медовые остатки недели пролетели незаметно (это у нормальных людей - месяц, а у военных - неделя). Прихватив с собой в пределах разумного дорожного чемоданчика "товарищей курсантов угостишь" и выделенные на проезд средства из расконвертированного семейного бюджета, который остался для "бэзпэки" у тестя, Дворецкий попрощался с родителями и убыл к месту учебной службы. Через Киев. Перед прощанием Юрий Александрович про примака сказал, мать прослезилась, а потом провожающих предупредили, и Света тоже заплакала…

В Киев Дворецкий приехал вечером, а самолёт на Храброво улетал по расписанию утром. Ванька легко нашёл сравнительно благоустроенное студенческое общежитие, в котором жил Игнат Передонько, третий год обучающийся строительству Коммунизма. Игнат обрадовался встрече с сожителем негритянского квартала по улице Володарского, который второй год обучался защищать завоевания построенного Игнатом Коммунизма в светлом будущем. После того, как у Дворецкого безнадёжно кончилось содержимое дорожного чемоданчика, в смысле "товарищей курсантов угостишь", они пошли знакомиться с друзьями Игната по строительству и расквартированию. Ванька случайно вспомнил про Ангелину: "Как она?" Игнат как-то безразлично махнул: "Ангиной болеет…" Ванька благородно предложил: "Проведать надо". Изъяв у голодных сотоварищей по строящемуся Коммунизму чудом уцелевший апельсин, они проведали.

Ангелина с укутанным по самый подбородок горлом лежала в постели. Взглянув на то ли апельсин, то ли на принесших его, она расплакалась, прохрипев: "Давно не виделись", - и было не понятно кому этот хрип, который на Руси стоном зовётся, был предназначен. То ли Ваньке, то ли Игнату, то ли апельсину. "Больная", - подтвердил диагноз Игнат и потащил будущего офицера туда, где было.

Предприимчивость, к которой впоследствии так страстно призывал Михаил Сергеевич Горбачёв, давно уже укоренилась в коридорах студенческих общежитий и те, кто предпринимал, имели… тех, кто имел средства. Игнат средств не имел, у Дворецкого были. На проезд. Откушав добавочно студенческой горилки, угомонились.

Провожать Игнат не пошёл. На занятия пошёл, распрощавшись на выходе. Больная и чуть-чуть беременная от Игната Ангелина, припорошенная снежным налётом, на занятия не пошла, а ждала на этом самом выходе и, несмотря на категорические возражения со стороны отлетающего пассажира междугороднего авиарейса, пошла провожать. Всю дорогу к отстойнику аэропорта "Жуляны" Ангелина молчала, как-то задумчиво и очень грустно поглядывая на Ваньку. И он молчал, и задумался. Уже перед самым накопителем разговорились. Первым начал Ванька, краснея и заикаясь: "Я тут подумал… хотел бы… сказать… но неудобно, как-то… попросить… тебя об этом…" Ангелина прохрипела: "Проси". И Иван попросил трояк на такси от Храброво до Борисово: "Я вышлю". Ангела достала из сумочки трояк, чмокнула Ваньку в щёчку: "Не надо. Это тебе мой свадебный подарок", - всхлипнула и, подтолкнув к накопителю нерадивого кутилу, с облегчённым дорожным чемоданчиком и промотавшего все средства на проезд, убыла, не оглядываясь, в противоположном к выходу на посадку направлении, а Ванька продолжил свадебное путешествие. Но один…

Света летом приехала. В июле. Нежданно. Дневальный по роте сообщил на всю казарму: "Дворецкий! На выход! Тебя на КПП ждут". Ваньку на КПП никто никогда не ждал и он не поверил. После второго дубля дневального: "Ты чего это, Парашют неуложенный?! Жена приехала!" - Дворецкого как ветром сдул внезапно налетевший смерч сюрприза, бросив в восходящий поток бурной радости, и приземлил, не касаясь ссапоженными ногами бетонного покрытия, у стройных ножек в хрустальных башмачках. "Ты?!!" - выдохнул изо всех сил Ванька. "В зобу дыханье спёрло…" и "…больше вымолвить не мог", сгорая в жарком объятии обладательницы такого родного и до боли (в зобу) знакомого хрупкого миниатюрного тела зависшего у него на шее при приземлении. Но "не долго музыка играла…"

Два дня Дворецкий, удвоенный второй половиной, прогуливал по обширной инженерной территории бывшего танкового училища. Два дня в журнале учёта посещаемости с подачи дежурного по учебному взводу напротив фамилии Дворецкий проставлялась аккуратная "н", что означало "наряд". По преступной халатности должностных лиц журнал учёта посещаемости не сверялся с ведомостью суточных нарядов, которая велась в роте, поэтому вопиющий факт нарушения дисциплины остался незамеченным. Два дня переброшенная через плечо полевая сумка из кожзаменителя и охапка книг под мышкой выдавали в Ваньке книгоношу и принадлежность к учебному процессу, целенаправленно передвигающемуся от одного учебного корпуса к другому, или на полевые занятия. Света увидела экипированного под военного учащегося мужа впервые и ласково называла его: "Мой капитан". Ванька скромно отворачивался от услышанной аллегории, мол, какой уж там капитан, рядовой курсант, но в душе гордился, относя вызванную ассоциацию к себе лично, а не к заслужившему её ремешку полевой сумки из кожзаменителя.

Света была посажена на курсантский паёк, государственная цена которого в любой день - шестьдесят три копейки. Паёк был усилен дополнительным питанием, покупаемым Ванькой в кафе "Чайная" в виде печенья "Солдатское". Дополнительно подкисленное питание зелёнными яблоками с училищного сада Стасом и подслащенное сахаром, реквизированным Шишом в первом отделении, скрашивало суровую будничность армейского пайка. Немного отъевшись с дороги, Дворецкая(!) проводила третий взвод четвёртой роты на ежегодные плановые парашютные сборы. Привезённый продовольственный запас и средства из раз конвертированного семейного бюджета ушли на презентацию в её честь. Света впервые  почувствовала себя королевой бала, где Ванькины сокурсники, возбуждённые, наверное, алкогольными парами, пикировались полученными на уроках разно-уровневого интеллекта знаниями, засыпая гостью с того…, Свету, изысканными комплементами и чуть ли не возводя в высокий ранг гидроусилителя механизма рулевого управления.

Проводы состоялись в вагоне электрички, следующей по маршруту Калининград - Вильнюс. На промежуточной железнодорожной станции, Каунас, Дворецкий с взводом, который провожался одной единственной… и неповторимой Светой, убыл на военно-транспортном автомобиле в красочные леса Пацюная вблизи международного курорта Бирштонас, где базировалась площадка приземления полевого аэродрома, а Света, всплакнув, проследовала далее для установления контакта с аэрокассовой сладкоежкой, завершая запоздалое свадебное путешествие.

После свадьбы, у Светы на вокзалы, аэропорты, залы ожиданий и стоянки направлений почему-то появилась какая-то аллергия, которая истекала непрошеными слезами, размазывая достижения советской косметики, что глубоко волновало Дворецкого. Но пьянящий сосновый воздух, прозрачная чистота голубого неба и животрепещущий перкаль купола отложили Ванькины волнения до следующего раза.

Да и волноваться особо было некогда. Шеф, Виталий Петрович, сгущал краски двухнедельного распорядка дня парашютных сборов до непредсказуемого минимума (минимум - это то, что отводилось на сон). Основой непредсказуемости явились графики полётов военно-транспортной авиации, которую представлял одинокий кукурузник с бортовым номером АН-2, и метеоусловия.

Усвоенные на первом курсе навыки парашютизма, которые являлись тогда самоцелью, уже на втором наращивались шефом и безжалостно усложнялись. Сам парашют был оттеснён на второй план, как средство транспортировки к месту выполнения основной задачи. Сама задача варьировалась десятикилометровым (пяти… трёх…) марш-броском  с выкладкой по полной боевой и попутным ориентированием на незнакомой лесистой местности. Установкой четырёх, трех рядного противотанкового минного поля по-пластунски, подрывание с последующим восстановлением заброшенного однопролётного (многопролётный дорогого стоил) моста, по которому в своё время лесные братья ходили грабить хуторян, и т.д., и т.п. Фантазии у шефа хватало, а научный инженерный подход к двухнедельному деланию крылатых шанцекопов осуществлял специально привезённый преподаватель тактики, в прошлом тоже десантник. Для максимального приближения к боевым условиям тактик разбрасывал на маршруте движения ползущих курсантов, обязательно пролегающем через лужу, разодранные тушки всяких тварей, которые добывались им из местной фауны и имитировали трупы противника на поле боя. И бойцы "невидимого фронта" ползли… то ли на мины, то ли с минами… вперёд! и с песней: "Мы в своих руках, мы в своих зубах держим к бою готовые мины…"

Устроенная шефом обязательная штурмовая полоса доматывала не вымотанные за день силы. Насаживаемый десантный дух  во всех видах многоборья, даже на укладках-перекладках парашюта, которые казались отдыхом после всего этого, носил инженерный приоритет качества "Сапёр ошибается один раз" над количественным популистским "С любой высоты в любое пекло …и нет задач невыполнимых!" А потерь невосполнимых? Дворецкий начал понимать, что лишний удар об землю ума не прибавляет и все эти бесстрашные телевизионные "герои", которые: "Я прыгал!" - ничего мужского собой не представляют, в смысле мужества и героизма. Ну, прыгнул, а дальше что? Кенгуру тоже прыгают и в парке культуры с вышки… Прыгуны это или попрыгунчики, но не десантники.

Дворецкий после парашютных сборов второкурсников стал относиться серьёзней к получаемой военной профессии. К объектам военно-транспортной авиации, зафрахтованным на выброску - как к маршрутному трамваю, который в далёком и памятном детстве покидал на ходу в удобном для себя месте. К парашюту - как к надёжному и верному другу, который безотказно поможет преодолеть расстояние, отделяющее от матушки-земли, ногами вниз. К чистому голубому небу - как к святому храму Мекки, куда паломников вывозят не так часто.

Шеф не пускал в небо в грязных нечищеных сапогах и с несвежим подворотничком, запрещал в воздухе орать матом, и не дай Бог, если услышит. Он всегда говорил, что телячий восторг выражают тёлки и тельцы, а никак не десантники. Но самовыразиться давал молодому организму, введя единоличным решением в "распорядок дня - закон жизни воина" послеобеденный сон-тренаж и ежевечерние посиделки у костра, где тоже витал дух состязательности: "Ало! Проснись расщёпа! Нас обокрали! Мы ищем таланты…" И таланты просыпались. Даже у тех, у кого сроду не было. Организованный шефом клуб весёлых и находчивых десантников "под руководством и при участии курсанта Дворецкого" привлёк к себе внимание даже заместителя Командующего ВДВ по воздушно-десантной подготовке генерал-лейтенанта Лисова. И это была первая благодарность, полученная Иваном Иудовичем Дворецким от представителя высших эшелонов власти.

А через год, на парашютных сборах третьекурсников Дворецкий впервые посмотрел на прыжки с другой точки зрения. С точки зрения материальной заинтересованности. Полученного денежного вознаграждения за прыжки чуть-чуть не хватило на голубенькую плиссированную шерстяную юбочку и аккуратненькую кофточку с небезвкусной вышивкой. Дворецкий никогда ничего не покупал. Не любил он это дело, особенно торги. Но если уж ему что-то приглянулось, то он покупал, невзирая на цену. И кофточку с юбочкой всё-таки купил. Для дочери. Юбочку она в первый класс первый раз одела, а кофточку вместе с небезвкусной вышивкой моль съела. Размер такой, а других и не было… под цвет неба и мягкого приземления.

Дочка маленького размерчика получилась, не в кофточку пошла. Даже на полметра не натянула. Лёгкая - два килограмма девятьсот грамм и восьмимесячная. И вообще она должна была сыном родиться. Ванька когда с летнего отпуска возвращался наказал Свете, которой врачи пообещали в мае месяце ребёнка: "Рожай сына! Так положено жене десантника. Ко Дню Солидарности Трудящихся рожай. Телеграмму открытым текстом дашь, мол, поздравляю с новорожденным десантником. А если - дочь… то же наш ребенок, но ты зашифруй как-нибудь, мол, купила ювелирное изделие по случаю, а то пацаны засмеют, бракодел скажут". Тёща сопротивлялась. Мол, искусственные роды аборта будем делать, институт закончить надо. И Ванька сопротивлялся, являясь ярым сторонником сопротивления материалов с тех самых досвадебных времён. Чтобы Ванька не делал и то, что делал, он делал добротно. Не помогли никакие луковые отвары, вливаемые в Свету для прекращения беременности…

Уехал Дворецкий уверенным и готовился стать отцом, откладывая денежное курсантское довольствие на обмытие наследника. Весь взвод готовился, т.к. он был первым в этом деле, и в военизированном народном празднике "родины" никто из обучающихся курсантов ещё не участвовал.

Первого апреля письмоноша принёс телеграмму: "Поздравляю дочерью. 3000 грамм. Целую Света". Дворецкий сразу почувствовал фальшивку, фальсифицированную озорным Щукарём в день международного праздника "дурака" и публично разоблачил. Второго апреля письмоноша принёс ещё одну телеграмму: "Купила по случаю ожерелье за две девятьсот. Поздравляю!" Текст соответствовал паролю, но второе апреля - это не первое мая. "Теперь Света шутит, а телеграф запоздал на один день? Так, с любовью не шутят!" - терялся в догадках Дворецкий, упрятав телеграмму за пазуху. В полночь он растолкал сонного Ткача, имеющего два неоконченных образования и, вытянув его в общественное отхожее место, спросил в лоб, тыкнув в нос телеграммой: "Отец я или не отец?!" Полусонный Ткач, выслушав предысторию, долго изучал полученный текст, крутил, вертел, даже на зуб попробовал и через полчаса напряжённой работы головного и спинного мозгов, вместе взятых Дворецким с тёплой постели, вынес вердикт: "Отец!"

Родины состоялись на следующий день в часы самоподготовки на химгородке в цистерне для окуривания личного состава в составе взвода. На вопрос: "Кому ножки моем?" - Дворецкий скромно не договаривал правду: "Ребёнку! Подробности письмом", - а Ткач держал язык за зубами, которыми тщательно пережёвывал попавшегося под руку во время утреннего часа физической зарядки кролика из соседнего посёлка Борисово.

Первым упился Миша Твердолобый и достойно покинул. Успешно добравшись до кубрика, он развалился на заправленной постели в обмундировании, готовясь отойти ко сну. Услышанный обрывок сельскохозяйственной беседы вошедшего Дымаря со стоящим на тумбочке дневальным: "…какого хрена?" - привёл командиробоязненного Мишу в панический страх. Не положено на кровати в обмундировании, да ещё в часы самоподготовки!

Миша полез в форточку, но не весь вылез. Набухшее очко сыграло и застряло в не рассчитывающем на Мишу проёме. Дымарь, побеседовав с озадаченным дневальным, вышел в курилку перекурить, и увидал побагровевшее от натуги лицо старшего сержанта Миши по пояс выглядывающее из форточки. Любопытный Дымарь поинтересовался: "Ты что, застрял, Миша?" - но, услыхав ответное нечленораздельное попёрдывание в обе стороны, понял, что его шутка попала не в бровь и не в глаз.

Обезвредив Мишу на неизвлекаемость, и получив информацию, Дымарь дождался третий взвод четвёртой роты, вернувшийся с самоподготовки, и в целях борьбы с алкоголизмом (чтобы не усугубили) расставил личный состав на отмывку крашенных панелей казармы и пожелтевших от избытка мочевины очков отхожего общественного места. Миша, заслужив отдых, отошёл ко сну досрочно. Дворецкому достался участок стены у канцелярии, и он натирал его до блеска, пытаясь увидеть на кого похожа родившаяся дочь, но не увидел и притомился малость, то ли от выпитого, то ли от натёртого. Неважно. Важно, что прилёг, не дождавшись вечерней поверки, и уснул богатырским сном новорождённого отца. Очнулся в умывальнике под напором холодной струи, которой командир отделения поливал весь его средний рост из шланга. Рядом стоял прибывший на контроль вечерних мероприятий ротный и щерился. "Ты что, дурак?" - озадачил присутствующих Дворецкий трезво поставленным голосом и, оставив командиров разбираться между собой, кто есть кто, ушёл досыпать.

Утром на батальонном построении комбат, армейский щёголь в наглаженных хромачах и сшитой по индивидуальному заказу фуражке, вывел Дворецкого из строя: "Кого родил?" Дворецкий не стал лукавить про "подробности письмом" и честно признался: "Алёнушку". Комбат обрадовался перед строем батальона: "Молодец! Это всё херня про бракодела. Ставлю десантника в пример всему личному составу! - и четыре сотни голов вытянулись от изумления. - Он ювелир! При создании потомства, как впрочем, и во всех других случаях, офицер инженерных войск должен думать не головкой, а головой, которая является его основным рабочим инструментом! Сначала - няньку, потом - Ваньку! Дворецкий - первый отец-курсант в нашем батальоне среди холостых и женатых курсантов и всё сделал по-сапёрному и без инструктажа. Р-р-ровняйсь! Смирно! Курсанту Дворецкому объявляю благодарность и выражаю уверенность…" После этого красочного выступления никто бракоделом не дразнился, а ротный даже извинился: "Извини, я не знал, что у тебя родины". И в войсковой части, где Дворецкий впоследствии родил сына, оправдав доверие комбата, его тоже похвалили: "Молодец Иван! У тебя, как в сказке! Сестрица Алёнушка и братец Алёшенька", - но это потом.

Дворецкий старший тоже сказал: "Молодец! - и тут же засомневался. - Вот кто только нашу фамилию в светлое будущее понесёт, которого не видно и не видно?" А младший не сомневался. Сделаем! Да и девочка его, несмотря, что девочка, родилась военной девочкой. Спрогнозировав предстоящий ремонт единственного на все три микрорайона родильного дома, она подтолкнула мать на досрочные роды. Света, протиснувшись сквозь строительные козлы (в смысле ударение на "о"), пришла сама и сказала: "Рожать буду". Персонал родильного отделения, козлы (в смысле ударение на "ы"), встретили роженицу неприветливо грубо, взвалив всю ответственность за начинающийся ремонт советского образца и вызванные в связи с этим чумазые неудобства на ни в чём не повинную.

Преодолевая все трудности и лишения, как записано в Уставе, и не  взирая, Алёнушка появилась на Свет, вопреки… а Света хотела лишь одного, чтобы рядом с ней в этот ответственный момент священнодействия, ниспосланный свыше… (под руководством Коммунистической Партии Советского Союза), был рядом виновник торжества появления зародившейся новой жизни, её Ванька.  И Ванька был. Но далеко… А выпуск, который был уже неизбежен, как запрограммированная на кафедре №1 гибель империализма, был  не за горами. И двигался к нему курсант Дворецкий в новом для себя качестве, в качестве отца!

                           В ОГЛАВЛЕНИЕ