Поезд "Москва - Ростов"
убыл по расписанию. Пьер, проводив невнятным взглядом последний вагон
пассажирского состава, отрешённо сориентировался в направлении метрополитена.
Мимо промчалась колонна джипов. Малиновый перезвон колоколов составил
альтернативу привычно ласкающему слух завыванию противоугонной сирены и был
воспринят неадекватно. Кто-то шарахнулся, а кто и внимания не обратил.
"Митрополита повезли",
- машинально констатировал Пьер и ступил на пешеходную зебру. Зебра, втоптанная
в асфальт суетливо снующими туда-сюда прохожими и проезжими, не отреагировала.
Её окончательно и бесповоротно дожимали двое молодых мужчин отпугивающей
наружности и крупногабаритной внешности, удобно расположившись в центре пересечения
пешеходного перехода и проезжей части. Не обращая внимания на малиновый звон,
ласкающее слух завывание и раздражающее бурчание пешеходов, они обсуждали, по
всей слышимости, свои насущные проблемы:
-…клеевые у
тебя тёлки!
-А у тебя?
-Одни коровы и
то малоудойные…
Пьер прошёл между ними.
"Быки, наверное, - подумал он, - или ковбои…"
-Козёл! -
раздалось вслед.
"Тут Остап понял, что сейчас
его будут бить…" А Пьер не понял и даже не обернулся, соображая, где вход
в метро, но вместе с тем невольно удивился: "При чём тут козёл?" Бить
Пьера не стали, оценив по достоинству, и вынесли всепрощающий диагноз:
"Лох".
Впереди на высотном здании
виднелась надпись, выполненная большими дорогостоящими буквами из сверхпрочных
материалов: "Вперёд к…" Пьер пошёл, как велено, и уткнулся в
заглавную букву "М". "Вот это по-нашему", - одобрил он с
удовлетворением и нырнул в подземку.
На душе было пусто, но не темно.
Оставшееся сияние Наташиных глаз освещало возникший вакуум. Он многое хотел ей
сказать. Поделиться первыми впечатлениями о войне, о людях в камуфляже, о
никчемности праздной жизни кузена, с которой случайно соприкоснулся, попросить
прощения, в конце концов, но при встрече, которую ждал с таким нетерпением, все
слова куда-то пропали, и он лишь глупо и виновато улыбался. Наташа тоже была
немногословной, ни о чём не расспрашивала, ничего не рассказывала и, накормив
чем-то по-домашнему вкусным, которое он раньше никогда не ел, обыденно, как
банальное "вынеси мусор", попросила: "Проводи меня на поезд".
Пьер, внутренне восстав, покорно проводил.
Электричка, поглотившая очередную
порцию людского потока усердно поставляемого эскалатором, проглотила и Пьера (а
ей всё равно - кого). Захлопнув двери, она обыденно побежала по рельсовой стали
спрогнозированного маршрута, высаживая и засаживая на промежуточных станциях.
Счастливые и несчастные
пассажиры, кто - сидя, кто - стоя, отвлеклись от царящего наверху хаоса,
созданного ими же под руководством и при участии тех, кто в метро не ездит.
Временно перевоплотившись в обитателей подземного царства и рачительно
используя оплаченный счастливый случай, они расслабились и позволили себе
подумать. Массовая задумчивость впечатляла и засасывала. Засосало и Пьера…
"Станция…" - объявил
робот пока ещё приятным женским голосом, не успевшим ссучиться в процессе
эксплуатации. "Новенький, наверное", - подумал Пьер о роботе, оставив
недодуманное в электричке (при случае вернётся, додумает) и всплыл по
эскалатору…
Проводив Наташу, он шёл сдаваться
дядюшке. Дядюшка не принял, мотивировав приступом мигрени отказ от встречи с
горячо любимым племянником, и перенёс на завтра. Завтра с утра исполнялся
полугодовалый срок нераспечатанному завещанию Шмитта, а вечером - помолвка
Толяна и Элиз.
Завтра, так завтра и Пьер пришёл
завтра к назначенному сроку, на завтрак. Завтракали вдвоём. Он и дядюшка. На
душе у Пьера было легко и свободно, чего не скажешь о дядюшке. Натянув на лицо
всю светскость, приобретённую за долгие годы тусовки в высшем обществе,
Перефьютькин вежливо расспрашивал племянника "где был? что видел?",
тонко выуживая наводящими вопросами сведения о планах Пьера на обеспеченное
наследством будущее.
Со стороны этот допрос с
пристрастием выглядел как милая семейная беседа. Но Пьер был не со стороны. Он
так же культурно отвечал, как спрашивали, понимая что, ждут от него иного.
Поскольку дядюшка тщательно подготовился к протекающей беседе, отработав
несколько вариантов по отъёму народных денег у этого "неуклюжего
лоха", а Пьер импровизировал, то беседа протекала по лабиринту, всякий раз
утыкаясь в тупик.
Наконец-то привезли нотариуса с
завещанием. Пьер сначала и не понял даже, что это нотариус. Мышевидный
какой-то, с хиленькой фигуркой допризывника и сморщенным лицом старого
лилипута. Но дядюшка рассыпался перед ним в таких любезностях, что собрать было
трудно, а догадаться легко: судьба пришла (в неприглядном обличье).
Нотариуса ненавязчиво угостили с
дороги и, умыв руки, последний приступил. По мере читки текста завещания,
дядюшка менялся на глазах. Наигранная светскость медленно и печально сползала под
стол и далее, толкая перед собой рассыпанную любезность, глазные яблочки
самостоятельно трансформировали свою геометрию в такт хаотичному дёрганью
кадыка, а руки не то чтобы чесались, но подёргивались, свисая всё ниже и ниже.
"…завещаю. Всё честно и нечестно
нажитое мной имущество, как движимость, так и недвижимость, ценные и бесценные
бумаги, драгоценности… и т.д., и т.п. передать в Организацию Объединённых Наций
с целью создания Фонда Защиты Мужчин От Неспланированной Беременности Женщин
(ФЗМОНБЖ). Руководителем фонда назначить моего любимого сперматозоида, Пьера
Охиреевича Кюрю, по достижению зрелого репродуктивного 25-летнего возраста (в
смысле достижения понимания не как зачать, а как выкормить), прижившегося в
чреве кухарки, которая помогала мне править государством. Я любил тебя, люблю,
и буду любить, дорогая моя Стряпушечка! Ведь мы такое состряпали…
Организационные хлопоты возложить на попечительский совет, созданный под эгидой
ООН.
На базе фонда развернуть
научно-исследовательский институт с целью разработки и внедрения
противозачаточных таблеток для мужчин. Научные разработки проводить в России.
Лабораторные испытания - в Индии, полигонные - в Китае. В нашем отечестве
наложить эмбарго на импорт презервативов и при соблюдении этого условия разрешить
распространение таблеток среди россиян через сто лет, оставив патент
изобретения "Средство Шмитт", в независимости от места пребывания
изобретателя, за нашей Великой Державой. Все расходы от экспорта полученного
"средства" зачислять в доход государства. За сим Ваш, Охирей
Похиреевич Шмитт".
Дальше шли расчеты что, на что
потратить и сколько это в процентах от общей суммы наследства. Устанавливались
сроки и даже налагались штрафы. Особой строкой выделялся поощрительный резерв
для мужчин (россиян), не использующих контрацептивы, в том числе и
предполагаемые таблетки "Средство Шмитт". Была и строка социальной
поддержки малоимущих сперматозоидов в период вегетации вплоть до достижения
восемнадцатилетней зрелости. После того как нотариус огласил весь расчётный
список, Перефьютькин окончательно побледнел лицом, выразительно (в смысле с
выражением, матерным) прошептал: "Патриот хренов! Совсем Охирей!" - и
упал в обморок.
Нотариус, твёрдо стоявший на
букве закона (Перефьютькин был последним подписантом в ознакомлении с текстом
завещания и выронил, а нотариус наступил нечаянно, но быстро исправился,
подобрал), вежливо откланялся. За сумму, предписанную ему Шмиттом, в его
честности можно было не сомневаться. Передав дядюшку в надёжные руки, Пьер тоже
покинул место трагической развязки, не зная, что себе и думать. Бездумно
покинул…
Помолвка, по настоянию Элиз,
проходила в узком семейном кругу. Учитывая заслуженную репутацию молодых,
родители согласились и отказались от намеченной пышности. Со стороны невесты
были приглашены молодые Волоконские с родителями (Люлька - давняя подруга
детства, родители - почитаемые в верхах люди), Анна Павлова и Репетуйкин по
линии матери. Со стороны жениха - сам жених с папенькой и Пьер (уже ни с какой
стороны не нужный). Все приглашённые оставались ещё в неведении о разыгравшихся
утренних событиях в загородном доме Перефьютькина, за исключением его самого и
двоюродного племянника.
Смышленая девочка Элиз
подготовила крупномасштабную акцию против Толяна, в расчёте на счёт в
швейцарском банке Пьера (да и как мужчина он её привлекал). Не сопротивляясь
воле маменьки, она продумала в альтернативу обряду "Помолвка"
многоходовую комбинацию "Размолвка" по мотивам "Большой
стирки".
Вычленив самых подходящих на
предназначаемую роль девиц из окружения Толяна, Элиз сама написала скандальные
тексты и раздала претенденткам, которые должны были их озвучить за определённую
сумму перед участниками помолвки в указанное время. Техничность и артистичность
исполнения материально оценивалась после показательного выступления, что
вынуждало фигуранток стараться.
Представившись высокопоставленной
публике лучшими подругами Элиз, нанятым статисткам предписывалось опорочить в
глазах собравшихся мужское достоинство жениха и оттенить безупречную
девственность невесты. К финалу акции, было подготовлено выступление табора
цыган, который с песнями, плясками и медведями должен потребовать у Толяна
обещанный гонорар за "вчерашний вечер" и денежную компенсацию за
нанесение морального ущерба, тем самым обратив внимание почтенейшей публики на
его несостоятельность.
Расторгнув, таким образом,
намеченный родителями в сговоре с Анной Павловой союз, Элиз открывала себе
зелённую улицу для воссоединения с всесторонними богатствами Пьера. Такому
сценарию позавидовала бы даже сама Альма, матерь "Большой Стирки".
Помолвка началась согласно
ритуалу, годами выработанному светским обществом. Потом все сели за стол и
ничего не предвещало… Сияющие Анна Павлова и мадам Общак весело ворковали с
высокопоставленными родителями Волоконских-Яблонских. Элиз перешёптывалась с
Люлькой, Андрей с Пьером, Толян делал умное лицо, его старшие брат и сестра с
семьями тоже чем-то отвлекались, а Перефьютькин тихо спивался под пристальным
взглядом Репетуйкина.
Всё шло чинно и благородно, но
вдруг в атмосферу взаимопонимания ворвалась первая "лучшая подруга".
Она весело пощебетала минут пять, не обращая внимания на присутствующих, и в
конце щебета до гостей донеслась прощальная трель:
-У меня тоже
помолвка была. Жених крутой. Всё Мумий Тролля пел: "Как тебе повезло, моей
невесте! Завтра мы идем тратить все свои... Все твои деньги. Вместе".
Думала он с юмором, а он альфонс. Муми Толя несчастный! Да вот же он!
Здравствуй Толян! Где деньги?
Толян поздоровался по инерции.
Запоздало переварив услышанное, он изобразил на лице сардоническую улыбку вслед
упорхнувшей щебетухе, мол, ошиблась. Общество интеллигентно пропустило, но
насторожилось. После непродолжительной паузы влетела ещё одна, но "более
лучшая подруга". Элиз поделилась с ней "радостью" и познакомила
с женихом.
-Потрясающий
жених! Но у него есть один маленький недостаток…
-Какой?
-Маленький… -
подруга презрительно поздоровалась с Толяном, - Здравствуй Толик! - и заспешила
на выход.
Третья "подруга"
интимно поведала о своём, о женском. Достопочтенные гости послушно внимали:
-Вчера в
консультации была. Доктор, говорю, я беременна, а ребенок лежит как-то не так.
-Фамилия?
-Душкова.
-Да не Ваша.
Отца.
-Перефьтькин,
Толян.
-Выкрутится!
Следующий!
И ни на кого не глядя, третья
покинула общество в горе и слезах. Расстроившийся Толян, памятуя о кадрах
увиденных в отцовском кабинете, начал оправдываться, объяснять, разъяснять, но
последние две "подруги", явившиеся с определённым интервалом и
разновеликими подушечками под платьем в районе живота, скандально разгромили
все его оправдания вдребезги. Посеревшие лица взрослых и непричастных молодых
были доведены до нужной черноты цыганским табором.
В наступившей гробовой тишине
после исполнения финальной песни в поставленном Элиз спектакле на сцену вышел
Перефьютькин старший. Вроде бы как на бис. Под фонограмму музыкального центра и
принятый во внутрь дорогостоящий алкоголь он выдал суперхит сегодняшнего дня:
"Эээх! Загулял, да загулял. Парнишка, да парень молодой-ой-ё-ё-ой! В
красной, да ру-ба-шо-но-чке! Ха-арошенькай такой-ой-ё-ё-ой…" Перефьютькин
артистично выбрасывал собственные ноги выше полулысой головы, размахивал
дрожащими руками, шёл по кругу строевым, гусиным и вприсядку, устремлялся
Тарзаном к люстре и камнем срывался вниз, возрождаясь из табачного пепла, как
птица Феникс… и опять по кругу. Присутствующие с любованием смотрели на
неизвестного Перефьютькина, а когда он свалился, бездыханный, молча
разъехались…
