После скромного ужина сытых
гостей развезли по домам, а безутешные дети покойного поехали в осиротевший
папенькин "загород".
-Поговорить
надо, - сказал старший, и они поехали.
Разговор протекал в тёплой семейной
атмосфере. В сауне протекал. Их было трое. Два брата и сестра. Говорил брат,
старший. Сестра, средняя, молча подтверждала всё сказанное своим присутствием,
а младший с ужасом слушал.
-Наш отец нас
выпоил, выкормил, на ноги поставил, путь указал и направление дал. Три
направления. Два по одному нам с Пудрей передал (Пудря - сестра), третье у себя
на контроле держал до твоего окончания института. Но у судьбы свои планы.
Видишь, как всё обернулось. Придётся, брат, досрочно брать под контроль
отцовское направление. Товар тебе знаком. Считай дока. Последний курс НИИ ПАХАН
(научно-исследовательский институт психотропных анаболиков и химического
анализа наркотиков) заканчиваешь. Кстати - это тоже папенькиных рук дело.
Спонсор к этому делу приставлен. Наш человек. Так вот, брат. Женись и занимайся
своим делом. Под видом свадебного путешествия с наркотрафиком ознакомишься.
Нужным людям и группе поддержки крупного бизнеса я тебя сам представлю. Да,
только не ломись от свалившегося счастья сразу под венец. После смерти отца
выждать надо, пока память не уляжется - и он зло взглянул на экран монитора ПК,
- а через девять дней - карты тебе в руки.
Старший открыл младшему все
карты. Трафик начинался в Афганистане, переваливал через хребты в Курдюк-Бурдюк
и дальше… Толян не запомнил. Брат карты закрыл и сказал:
-Через девять
дней получишь. Свадебный подарок. От отца. Но не вздумай эти девять дней шалить
и по бабам шастать. Слушай Анну Павлову.
"Не думай, что и впрямь
пора, если к тебе пришла гора, а не к Магомеду. А если во дворе трава, а на
траве лежат дрова, то наркобизнес это…" - на этом разговор был исчерпан.
Дети распрощались и разъехались по своим направлениям. Вернее сказать, двое
разъехались, а Толян расползся. Хотелось напиться и забыться, но запрет старшего,
с молчаливого согласия средней, - это не уголовно-процессуальный кодекс, его
чтить надо. Толян боялся, а значит, уважал старших. Но расслабиться хотелось.
Даже не хотелось, а было необходимо, как пить дать, и он пришёл к консенсусу.
Переориентировался. В "Подполье", к геям ("Подполье" - это
гей-клуб)…
Анна Павлова тоже зря время не
теряла. Сразу же на следующее после поминального вечера утро она, согласно
достигнутым договорённостям с матушкой, ждала в гости батюшку. Батюшка ждать
себя не заставил и прибыл точно в назначенный срок, отплёвываясь от вчерашнего
и переваривая сегодняшнее:
-Я в электричке
к тебе. Служебный "Jeep Suzuki" матушке оставил. Службы сегодня нет,
а матушке на рынок надо. Вышел в тамбур покурить, а там отрок отроковицу
естествует. Глянул на меня ангелочком, неспешно кончил, срам свой об мою рясу
вытер и непорочным голосом вещает: "В местах общественного пользования,
батюшка, не курят". Греховодник! Бес мне в бороду и седину под ребро!
Сердобольная и всё понимающая
Анна Павлова остограммила. Козлиная бородка гостя трястись перестала, и он
успокоился. На внешний вид батюшка был невзрачный и плюгавенький, но пошёл в
корень. Угнетаемый атеистическим курсом руководящей и направляющей партии
Советского Союза он влачил жалкое существование и, находя отраду в пышных
формах матушки, ежегодно размножался.
После бархатной революции 1991
года батюшка значительно увеличил приход. Расход стал намного значительней, но
незаметней по сравнению с прогрессирующим доходом. Жизнь наладилась, и святой
отец вышел в люди, увлекая за собой повзрослевших девочек.
Мальчиков матушка не рожала,
боясь плохой наследственности (в фигуральном смысле), зато создаваемые девочки
своими фигурами превосходили родительницу в разы. Невзирая на общий объём
разросшегося семейства и подавляющий удельный вес чад, места хватало всем.
Жили они в загородном доме
элитного района коттеджного зодчества по соседству с покойным Перефьютькиным.
Перспектива объединения земельных наделов понравилась батюшке и матушке.
Тесного общения между соседями не было (Перефьютькин неверующим был), но
раскланивались культурно и вежливо. Неплохие люди вроде бы. Да и мало их было,
людей. А теперь и вовсе Толян один остался. Зря земли пустуют. Пришла, знать,
пора поповне Окстиньи приумножить родительский приход.
Окстинья, не слишком избалованная
вниманием светских женихов, согласилась отдать свои руки, ноги, сердце и
прочее, что прилагается, не откладывая в долгий ящик (в смысле долго не
раздумывая). Хотя Анна Павлова просила всего лишь руку и сердце, Толяну крупно
повезло. Прилагалось намного больше, чем просилось (за те же деньги). Пышные
женственные формы, даже во много раз женственней, чем принято, увенчанные
мужеподобным лицом Святого Себастьяна и переполненные уникальным содержанием
целомудрия, нерастраченной нежностью пылкой натуры, высшей образованностью (два
высших образования: "Институт Репродукции Семьи" и "Высший Курс
Домоводства") готовы были идти под венец хоть сейчас.
Так что препятствий для
воссоединения двух любящих сердец не было. Батюшка опрокинул в себя "ещё
по одной", задрал рясу, извлёк тугой портмоне и отсчитал на богоугодное
дело малую толику пожертвований прихожан. Анна Павлова пересчитала и с
удовольствием спрятала в лифчик. Сделка состоялась…
Толяну, проведшему девять долгих
дней в "Подполье", не понравилась жизнь чистильщика канализационных
труб, и он сменил ориентацию на прежнюю, свято помня увиденное у отца в
кабинете накануне трагической гибели,разговор с братом и молчание с сестрой. С нетерпением ждал Толян дня
регистрации с последующим венчанием и началом первого медового месяца новой
самостоятельной жизни в готовности честно исполнить свой супружеский и сыновний
долг. И день наступил.
Получив в подарок самшитовую
копию статуи Свободы в миниатюре с вмонтированным секретом меченых карт и
упакованную в двадцать метров белой кисейной ткани невесту, Толян зашкалил:
"Неужели это всё моё?" И даже поднесённый братом шкалик первосортного
многозвёздочного коньяка не смог вывести его из транса: "Неужели это всё
моё?" Внутренний вскрик пронзённой души относился к живой скульптуре
религиозной природы, оставив без внимания самшитовое ваяние неизвестного
скульптора.
Торжественный обряд соединения
двух сердец - один в двух - во Дворце Бракосочетаний "…объявляю вас мужем
и женой" и в святом Храме "…оставит человек отца и мать и прилепится
к жене своей, и будут два одною плотью…" Толян не помнил, как и не помнил
процесс поедания и выпивания приглашённой элитой, празднующей молодых, всего
того что Бог послал на свадебный стол. В мозгах пульсировала одна и та же
мысль: "Неужели это всё моё?"
"И подходили к нему
фарисеи…" и не фарисеи подходили, и все дружно шептали "Да!"
Даже депутат из Дворца и священник из Храма подсказывали: "Да!" Но
ответ на единственный вопрос: "Согласны ли вы взять… - и аналогичный -
Согласен ли ты, раб божий…" - Толян забыл напрочь. Лишь только
единокровный брат, взглянув по-братски, пробуравил отрешённое сознание… и Толян
согласился.
Оставшись наедине с суженной, он,
соблюдая ритуал, машинально полез под юбку и, ничего не обнаружив, резко
выдернул холодную руку, моментально вспотевшую от полыхающего жара. А что там
могло ещё быть, кроме жара? Не мальчик (из подполья)!
Окстинья, в свою очередь,
целомудренно одёрнула юбку, разделась догола и распласталась нераспаханной
бодибилдингом целиной на мягких перинах опочивальни. "Робкий
какой-то", - подумала она и взглянула на супруга, как только могла нежно.
Толян сидел красный как верхний сигнал светофора, отрешённо уставившись в
образа.
"Оба они были праведны пред
Богом, поступая по всем заповедям и уставам Господним беспорочно, - наизусть
процитировала Окстинья и сделала первый шаг для сближения. - Войди же в меня,
муж мой, как в писании сказано и нарождаю я тебе деточек от семени твоего, как
Богом велено".
Толян впервые в жизни неумело
перекрестился. Но чувство супружеского долга одержало верх над полученным с
утра смятением всех остальных чувств и он, раздевшись, полез под одеяло. Заняв
исходное положение, Толян попытался сосредоточиться, но внутренняя
раздробленность не позволяла. Собрав воедино всю силу воли, имеющуюся в
наличии, он поднатужился и быстренько исполнил долг, отдалённо напоминающий
супружеский, но совсем не по писанию. "Девственница, - констатировал
Толян. - Хоть СПИДа не будет и то, слава Богу", - перекрестился он второй
раз и бессильно отвалился на подушки в неистовом желании забыться после всего
пережитого.
"Мальчик ещё", -
определила Окстинья, которая ничего не поняла с первого раза, но ей понравилось
быть замужней. Не скучно. В девичьей келье по вечерам намного скучней и маялась
она от одиночества, пока не уснёт. А тут и спать не хочется.
Немного притупив бдительность
супруга своим бездействием, Окстинья завладела доселе невиданной вживую деталью
мужского организма. Она была отличницей и добросовестно изучала на лекциях
компьютерную версию этой части мужского тела, именуемой по-латыни
"пенис", да и дополнительные занятия с макетом, который был
переименован изготовителями в "фаллос-имитатор" давали представление,
но не полное. Опасаясь выглядеть чересчур образованной в закрытых глазах
откинувшегося супруга и не зная как эта деталь называется в просторечии, она
молча и с любопытством стала крутить "её" в разные стороны.
Любопытная деталь постепенно
начала менять форму, наполняясь содержанием и одновременно краснея то ли от
негодования, то ли от удовольствия. Окстинья пришла в восторг от происходящей
на глазах метаморфозы и, приняв покраснение за естественное смущение, запрыгала
от радости, взгромоздясь всеми своими формами сверху.
Толян стонал и плакал.
"Мужайся! (в смысле не стесняйся, быть мужем)" - подбодрила Окстинья
благоверного и вошла в раж. Вдавленный через богатую мякоть перин в жёсткие
пружины матраса, Толян спинным мозгом чувствовал всю твердость половой доски,
об которую бились стальные пружины, и с трудом дождался финала. "Ну, слава
Богу!" - восславил он Всевышнего, перекрестился в третий раз и ушёл в
желаемое забытье. Ненадолго.
Живая версия мужниной детали
полюбилась Окстиньи с первого взгляда и она настойчиво, с интервалом в
пятнадцать минут после каждого финала, забавлялась ею три дня, окончательно и
бесповоротно растрачивая бережно хранимую до этого ответственного момента
девственность.
Предусмотрительно приставленные к
дверям опочивальни два мощных монаха усердно исполняли инструкцию, полученную
от батюшки накануне: "Никого не выпускать и никого не впускать. Стерпится
- слюбится!" Шёл процесс зачатия первенца, а это во всех конфессиях
почитаемо.
Второй день свадьбы гости
праздновали без молодых, что обиды ни у кого не вызвало и даже, наоборот. Элиз,
завладев вниманием достопочтенной публики, блистала красотой, нарядами и
интеллектом. Она легко флиртовала со всеми категориями возрастов и рангов,
уделяя особое внимание Пьеру. Обезоруженный врождённым рыцарством Пьер
потворствовал ей, кружа в белом танце (от всех других он деликатно
отказывался). Элиз счастливо о чём-то щебетала и на любое слово Пьера
заходилась весёлым и громким смехом. Публика не оставила без внимания красивую
и жизнерадостную пару, а некоторые особо опохмелённые господа принимали их за молодых
и настырно орали: "Горько!" Остальной народ поддерживал, шутки ради,
и Элиз для всеобщего веселья подставляла ярко накрашенные губки. Пьер, идя на
поводу у полупьяных масс, конфузливо тыкался в щёчку холодным поцелуем, но
перехваченный губами "невесты" поцелуй становился затяжным и горячим.
Нанятый Элиз чей-то папа с рацией снимал эти волнующие сцены на видео, а Пьер
возмущался: "Ты, что? Совсем пьяная?" Элиз, одарив загадочной
улыбкой: "А ты разве уже не джентльмен?" - легко вырывалась из
инициированных ею объятий и ненадолго ретировалась, а затем вновь переходила в
атаки, всё более и более изощрённые: "Давай покрасим лошадь в жёлтый
цвет…"
В свете заговорили. Жёлтая пресса
публиковала последние известия о состоявшейся великосветской свадьбе, размещая во
всю полосу фотографии, сделанные купленным папой с рацией. Не вошедшие в
газетные листы видеокадры монтировались самой Элиз в остросюжетный фильм. Но
всё это было потом, а пока перенасытившиеся гости благодарили хозяев за хлеб,
за соль и вежливо отказывались от приглашений на завтра.
На третий день постились. По
домам. Набожный Толян, забившись под кровать, стучал челом об половую доску,
крестился дрожащей пядью, выкрикивал молитвы (мирские и религиозные) и,
исчерпав себя, сдался, запоздало выдвинув из-под кровати брачный ультиматум:
"Не буду участвовать в супружеском сожитии, пока не накормишь, - и для
убедительности повторил одну запомнившуюся строку из любовного воркованья
жёнушки. - "И когда умрет какой-либо скот, который употребляется вами… то
прикоснувшийся к трупу его нечист будет…" Окстинья прониклась и попросила
по мобильнику прислать запас еды на неделю. Медовый месяц продолжился… А
расплесканный Элиз в средствах массовой дезинформации PR (public relations)
добрался и до Ростова.
