Впервые оторванная от светской
жизни и вселённая в "коттедж командира" волей не столько судьбы, сколько
настырного мужа, Люлька брезгливо отлежалась два дня, приводя себя в
изначальное положение после изнурительной дороги сюда и тоном, не терпящим
возражений, запросилась обратно, во имя сохранения жизни будущего ребёнка.
Андрей не хотел рисковать ни своей, ни Люлькиной, ни тем более детской жизнью.
Да и не до этого, если честно. Семейные ссоры ему в столице порядком надоели.
Отправив Люльку с первым попутным офицером до близлежащего полевого аэродрома
"Сальск", Андрей окунулся с головой в дела служебные. А дел было
невпроворот.
Американские наблюдатели и
немецкие инструктора, под контролем которых находилось уничтожение
зоологического оружия, согласно международным договорённостям, строго следили
за выполнением графика и качества работ, учитывая по головам ядрёной вши каждый
уничтоженный экземпляр импрегнированного обмундирования. Всё это вносилось в
компьютер, и после обработки отправлялась в специальную комиссию, созданную при
ООН.
Сравнивая еженедельные результаты
за прошедший месяц и текущий, вновь прибывшая группа американских наблюдателей
(они менялись через две недели на четвёртую) обнаружила утечку и выдвинула
Волоконскому ноту протеста, дав недельный срок на выяснение обстоятельств,
иначе - международный скандал и гаагский трибунал.
Созданная Андреем
внутрипроверочная комиссия приступила к дознанию. Был проверен весь цикл
прохождения бельевой вши от хранения до уничтожения. Начальник склада хранения
живой продукции, из сарая которого изымалось нательное бельё на обработку и
уничтожение, прапорщик Нипричёмтута клялся и божился, что он здесь ни причём.
Даже под угрозой лишения дополнительного денежного вознаграждения за особые
условия службы показаний по утечке не дал.
Со склада вошь поступала на
поточную линию заводика. Вместе с нательным бельём она загружалась в бункер и
проходила химическую обработку. Бункер был импортный (а посему утечка
исключалась). Реактивы, созданные в подземных лабораториях лучшими пентагонными
учёными США, дозировались компьютерами и впрыскивались автоматически, что само собой
лишало возможности несанкционированного проникновения.
Из бункера химической обработки
сырьё попадало в отечественный цельнометаллический котёл прожарки и пропарки
(мол, и мы не лыком шиты) по закрытому наглухо конвейеру. После двойной
обработки, пакетированное бельё в укупорке доставлялось механическим (а потому
неподкупным) роботом на пост ОТК, где проходило рентгеноскопию. Готовые пакеты
направлялись по уже открытому конвейеру в доменную печь, где и подвергались
окончательному коксованию. Кокс складировался у котельной для сезонного
отопления военного городка. Продукция не прошедшая технический контроль
возвращалась на доработку. На пункте доработки два дюжих контрактника с
кувалдами добивали не усопшую вошь вручную, а затем туда же, в печь. Контрактники
были …ижды проверены всеми уполномоченными ведомствами и сомнения не вызывали.
А на нулевом цикле стоял
прапорщик Хилько, анестезиолог. Он самолично переписывал поступившую вошь,
занося данные в ученическую тетрадку огрызком чернильного карандаша, поминутно
слюнил и выдыхал на обезумевшую чуму двадцатого века вчерашним перегаром, после
чего учтённое и одухотворённое загружал в бункер. Прошедшая учёт и анестезию
вошь послушно лезла по назначению. Так что и тут утечки быть не могло. Но на
всякий случай допросили и Хилько. Хилько неестественно заикался, краснел,
бледнел, просил опохмелиться, но утечку категорически отрицал. Сверив учётные
данные на входе и на выходе, комиссия убедилась, что Хилько не мог. Да и
ежедневные записи в журнале пункта проверки допуска и выпуска личного состава
смены подтвердили непричастность анестезиолога.
А краснел и бледнел Хилько,
потому как совесть его всё-таки была нечиста. Пуговички он срезал. По пять штук
с каждого комплекта. На контрольно-пропускном пункте только вошь искали,
поэтому пуговички он выносил беспрепятственно и сдавал их другу, прапорщику
Поделкину. Поделкин работал сменным вахтёром и через двое суток на третьи от
скуки был мастер на все руки. Он изготавливал из белых пуговичек различные
детские игрушки, узоры, калейдоскопы. Готовые изделия разукрашивал гуашью,
акварелью, а если в клуб привозили, то и люминесцентными красками и сдавал
оптом заведующей солдатской столовой прапорщице Тянипродай. Та успешно сбывала
их на рынке в Сальске, куда регулярно (один раз в неделю) ездила за продуктами,
и вырученные неплохие (всё детское очень дорого) денежные средства делились на
троих в пропорции. Но всё это к делу не относилось и было за пределами
дознания.
На четвёртые сутки беспрерывной
работы председатель назначенной внутрипроверочной комиссии сдался командиру и
расписался в бессилии, предложив вызвать следователей из окружной прокуратуры.
На карту была поставлена честь арсенала.
Андрей решил сам разобраться в
назревающем международном конфликте и в сложившемся внутреннем распорядке. Он
пошёл тем же, но более логическим, путём и в одиночку, начав со склада.
Прапорщик Нипричёмтута доложил по всей форме, но Андрей прервал и стал
расспрашивать о делах семейных. Нипричёмтута охотно рассказывал. На что-то
жаловался, что-то просил, а в конце предложил попить чайку. Андрей согласился.
Они прошли в служебную кандейку и прапорщик Нипричёмтута зычным голосом
гаркнул: "Ка-Юк! Чай неси!" На вопрос Андрея: "Кто такой?"
- прапорщик объяснил, что это полномочный представитель республики
Ахинея-Биссая, который в рамках дружбы должен построить консервный завод за
право безвозмездного пользования готовой продукцией в течение двадцати пяти
лет, зато потом завод и оборудование переходит в единоличное владение арсенала,
и выпускаемая продукция поступает в Ахинею-Биссаю за валюту, которая пойдёт в
доход государства. Ка-Юк приехал, а конструкции, детали и оборудование ещё не
прислали. В гостинице "Интурист" он категорически жить отказался и
поселился у Нипричёмтуты на складе. Больше на вигвам похоже. Питался сырой
вошью, деликатес, и помогал по службе. Ел мало, выбирая что повкусней. И вошь
его не трогала, потому как бельевая, а Ка-Юк голым ходил в одной набедренной
повязке из местного камыша (своя износилась). Был он добрым парнем. Вот и
сейчас чаёк душевный принёс настоянный на местной растительности.
"Опробовано", -
подтвердил Нипричёмтута и подал пример. Ка-Юк что-то залопотал ему на ухо.
"Варенце предлагает, - перевёл Нипричёмтута и согласился за двоих. -
Неси!" Ка-Юк метнулся.
Это была пол-литровая баночка,
закатанная промышленным ключом для домашнего консервирования. Андрей, увидав,
сразу встрепенулся: "А ещё есть?" Ка-Юк понял без перевода и
попятился до самого "ещё". На трёх освободившихся стеллажах из-под
белья плотно стояли баночки различной ёмкости и каждая была наполнена отборной
ядрёной вошью, пропитанной чем-то жидким из внутренней секреции организма
Ка-Юка. Поскольку Нипричёмтута собирался на дембель и на склад не ходил,
доверяя отгрузку Ка-Юку, то был не в курсе и причастность свою отрицал
решительно и твёрдо. Да и ни это главное.
Честь и достоинство арсенала были
спасены. Содержимое баночек, не вскрывая, пересчитали. Полученные данные
совпали с расчётными. Международная комиссия успокоилась, а баночки
оприходовали по статье внебюджетные средства и продали дружественной Чуши-Амам.
Полученная маржа, согласно приказу командира, расходовалась на благоустройство.
Ка-Юк в течение двадцати четырёх часов был выдворен из страны (дружба дружбой,
а служба службой), о чём очень сожалело руководство Ахинеи-Биссаи, в
одностороннем порядке приостановив контракт по поставкам в элитные рестораны
столицы маринованные козьи-каки…
А Андрей получил первое взыскание
за халатное отношение к служебным обязанностям: "…учитывая
непродолжительный срок пребывания в должности, объявить строгий выговор…"
- и продолжил ковать воинскую дисциплину и боевую готовность вверенной ему
части.
